Язык цветов - Ванесса Диффенбах

Мамаша Марта делала яичницу-болтунью, одновременно читая мне вслух книгу по уходу за новорожденными. Потом скармливала мне маленькие кусочки, попутно спрашивая о прочитанном. Я впитывала каждое слово и воспроизводила текст наизусть. Когда ребенок засыпал, Марта откладывала книгу и переставала читать, хоть я и просила ее продолжать.

– Спи, Виктория, – отвечала она, закрывая книгу. – Это самое важное. Послеродовые гормоны действуют как наркотик, искажающий реальность, если не разбавить их хорошей дозой сна. – Она вытянула руки, чтобы я отдала ей малышку. Хотя сон уже увлекал меня в свои глубины, мне не хотелось отдавать дочь. Я знала, что расставания бывают окончательными, и боялась этого. Удовольствие, которое мне приносили касания малышки, было незнакомым и зыбким: я боялась, что, когда ее отдадут мне обратно, эти прикосновения станут неприятны.

Но мамаша Марта не понимала причины одолевавших меня сомнений. Она потянулась, забрала ребенка, и не успела я сказать «нет», как меня сморил сон.

Мамаша Марта была не единственной, кто пришел ко мне в ту первую неделю. Через день после рождения малышки Рената купила перину и колыбель и в два захода отнесла их наверх. Каждый день после обеда она приходила и приносила обед нам обеим. Я лежала на новой перине с полуоткрытой дверью и ела лапшу или сэндвичи прямо руками, а малышка спала, прижавшись щекой к моей груди. Рената восседала на барном табурете. Разговаривали мы редко; ни ей, ни мне не было легко общаться, когда я лежала полуголая, но шли дни, и наше молчание стало более комфортным. Малышка ела, спала, снова ела. Пока она лежала, вытянувшись вдоль моего тела, все было хорошо.

Во вторник, когда мы с Ренатой, как обычно, ели в тишине, пришла Марлена. Я перестала отвечать на звонки, а на завтра у нас был запланирован юбилей. Рената впустила Марлену, и та пришла в восторг, увидев малышку. Она взяла ее на руки и стала баюкать и укачивать так умело, будто занималась этим всю жизнь, отчего Рената удивленно вскинула брови и покачала головой. Я попросила Ренату взять из моего рюкзака деньги и отдать Марлене; придется ей самой заняться цветами для юбилея.

– Нет, – сказала Рената. – Пусть с тобой побудет. А я все сделаю. – Она взяла деньги и мой календарь, в котором я уже составила список цветов и записала адрес ресторана. Рената пробежала календарь глазами. На следующие тридцать дней у меня ничего не было.

– Вернусь завтра с обедом и покажу тебе букеты, – сказала она. – Скажешь, годятся или нет.

Повернувшись к Марлене, она неуклюже пожала ей руку, просунув ее под спящий комочек.

– Рената, – представилась она. – Оставайся с ней как можно дольше, а завтра приходи опять. Я тебе заплачу столько, сколько она обычно платит.

– Мне что, просто держать малышку? – спросила Марлена.

Рената кивнула.

– Ладно, – ответила она. – Спасибо. – Марлена начала медленно вращаться, и малышка довольно вздохнула, не просыпаясь.

– Спасибо, – сказала я вслед Ренате. – Мне надо поспать.

Я толком не спала уже несколько дней – всегда была начеку, даже во сне следила, где малышка, не нужно ли ей чего. Видимо, материнского инстинкта я все же не лишена, подумала я, вспомнив, что говорила Рената, когда мы с ней ехали на первый совместный ужин.

Рената подошла к перине, где я лежала, высунув руку из игрушечной двери в гостиную. Она встала надо мной, точно раздумывая, как бы меня обнять, но, ничего не придумав, лишь легонько коснулась меня большим пальцем ноги. Я сжала ее ногу, и она улыбнулась.

– До завтра, – проговорила она.

– Хорошо.

Шаги Ренаты донеслись с лестницы. Лязгнула металлическая дверь.

– Как назвали? – спросила Марлена, поцеловав спящего ребенка в лоб. Она села на один из табуретов, но малышка зашевелилась. Тогда Марлена снова встала и начала ходить по комнате, медленно покачиваясь.

– Пока никак, – ответила я. – Я еще думаю.

Вообще-то, я пока даже не думала, но знала, что пора начинать. Хотя я не делала ничего, только кормила ребенка, меняла подгузники и пеленала, у меня почему-то не было сил, ни умственных, ни физических, на что-либо еще. Марлена пошла на кухню; малышка заерзала и уткнулась ей в грудь, прижавшись к плечу розовой щечкой. Марлена начала что-то готовить одной рукой. Как естественно у нее это получалось. Я готовить совсем не умела, а уж с ребенком в одной руке и подавно.

– Где научилась? – спросила я.

– Готовить?

Я кивнула.

– И с детьми обращаться.

– В одной из приемных семей был домашний детский сад. Мать не прогоняла меня, потому что я училась дома и помогала с малышами. Мне нравилось. Все лучше, чем школа.

– Ты училась дома? – удивилась я и сразу вспомнила список Элизабет на холодильнике; бессознательно взглянула на часы.

– Да, – ответила Марлена. – Последние несколько лет. Я так отстала от программы, что власти округа решили, что это поможет мне нагнать, но в результате я отстала еще больше. В восемнадцать забросила учебу и переехала в общежитие.

– Я тоже училась дома, – сказала я. Час дня. Элизабет в это время всегда вытирала и убирала в шкаф последнюю тарелку и спрашивала у меня таблицу умножения на восемь, а может, на девять.

Кастрюля на плите закипела, и Марлена посолила воду. Я удивлялась, как она умудрилась найти еду в наших вечно пустых шкафах. Малышка стала просыпаться, и она переложила ее на другое плечо таким образом, чтобы видно было кастрюлю, и прошептала что-то тихо – стихотворение, а может, молитву, я не разобрала. Малышка закрыла глаза.

– Сидеть с детьми у тебя лучше получается, чем букеты делать, – сказала я.

– Я только учусь, – ответила Марлена; кажется, мои слова ее не обидели.

– Да, – ответила я, наблюдая за ней, – я тоже. Марлена резала овощи, и головка младенца покачивалась в такт движениям ее руки.

– Вы бы поспали, – сказала она, – пока малышка спит. Скоро проголодается, и уже не сможете.

Я кивнула:

– Ладно. Разбуди, если что-нибудь будет нужно.

– Не волнуйтесь. – Марлена повернулась к плите.

Я закрыла полудверь и стала ждать, когда придет сон. Тихая колыбельная Марлены проникла сквозь щель между дверью и полом; ее мелодия была мне знакома. Уплывая за грань бодрствования, я попыталась вспомнить, пели ли мне эту песню в детстве; пела ли ее та, что не любила меня и намеревалась бросить.

В субботу утром, через неделю после рождения ребенка, пришла мамаша Марта и приступила к своим обычным делам. Она задала мне сто вопросов про кровотечения, послеродовые боли и аппетит. Проверила, ужинала ли я вчера, послушала сердцебиение малышки и взвесила ее в полотняном слинге.

– Восемь унций, – провозгласила она. – Прекрасно. – Она распеленала малышку и сменила подгузник.

И в этот момент пуповина, которую я никогда не трогала и на которую старалась даже не смотреть, вдруг отвалилась.

– Поздравляю, ангел мой, – прошептала мамаша Марта, склонившись над спящим лицом моей малышки. Та выгнула спину и потянулась, не открывая глаз.

Марта почистила ей пупок чем-то из баночки без этикетки. Затем крепко запеленала и отдала мне.

– Инфекций нет, ест, спит нормально, набирает вес, – отчиталась она. – Тебе кто-нибудь помогает?

– Рената принесла еду, – ответила я. – И Марлена была здесь последние пару дней.

– Хорошо. – Марта принялась ходить по комнате и собирать свои книги, одеяла, полотенца, бутылочки и тюбики.

– Вы уходите? – удивленно спросила я. Успела привыкнуть, что она сидит со мной почти все утро.

– Я тебе больше не нужна, Виктория, – проговорила она, села рядом на диван и обняла меня за плечи. Она притянула меня к себе так, что я уткнулась лицом ей в грудь. – Посмотри на себя. Ты стала мамой. Поверь, есть женщины, которым я сейчас нужна гораздо больше, чем тебе.

Я кивнула и не стала возражать.

Она встала и в последний раз обошла маленькую квартиру. Ее взгляд упал на коробку молочной смеси для искусственного вскармливания, которую я купила еще до рождения ребенка.

– Отдам нуждающимся, – проговорила она и сунула коробку в и без того набитую до отказа сумку. – Тебе это все равно ни к чему. Вернусь в следующую субботу, а потом каждую субботу буду приходить и взвешивать ребенка. Позвони, если что-нибудь будет нужно.

Я снова кивнула; акушерка медленно спустилась по лестнице. Своего телефона она мне не оставила.

Ты стала матерью, повторила я ее слова. Я надеялась, что они придадут мне сил, но вместо этого ощутила знакомую дрожь. Та началась внизу живота и, набирая силу, подкатилась к пустому месту, где раньше был ребенок.

Паника.

Я глубоко задышала, приказывая ей уйти.

8

Я пожалела о своем ультиматуме.

Выбирай: или я, или твоя сестра, потребовала я. Элизабет не побежала вслед за мной, тем самым четко обозначив свой выбор.

Всю ночь и почти все утро я плела паутину. Мое желание было простым: остаться с Элизабет, и чтобы мы были только вдвоем. Но я не знала, как ее убедить. Пресмыкаться и умолять было бесполезно. Помню, когда я стала просить ее дать попробовать сырое тесто для пирожных, она изумленно взглянула на меня и сказала: ты что же, совсем меня не знаешь? Прятаться тоже было бессмысленно: Элизабет меня бы нашла. Можно было бы привязать себя к кровати и заявить, что не двинусь с места, но в таком случае она бы просто отвязала меня и отнесла на руках.