Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

Мулатка посвятила Жюльена в тонкости отравления через мельчайшие порезы, царапины и уколы, нанесенные режущими и колющими предметами. Поскольку некоторые яды всасывались через кожный покров, она рассказала, в каких случаях лучше использовать отравленные духи, опрыскав ими подкладку одежды, а когда целесообразнее припудрить изнутри перчатки. Или каким составом обрызгать страницы книги. Или чем смазать лезвие столового ножа, причем только с одной стороны, чтобы из двух разрезанных им порций отравленной оказалась лишь одна. Ввиду отсутствия универсального средства от ядов Гран-Перл постаралась дать Жюльену исчерпывающие сведения обо всех существующих противоядиях.

Поведала ему мулатка и о древних как мир способах применения белены, белладонны, мандрагоры, безвременника, дурмана, цикуты и брионии. Научила убивать так, чтобы смерть казалась сладкой или сопровождалась лютыми страданиями. Способный ученик в совершенстве освоил широчайшую палитру ядов, овладел искусством пользоваться всем ее многообразием. Другим колдунам такое было неподвластно.

Гран-Перл передала Жюльену известный ей одной рецепт из корней поздники, опия и ранункулюса, который сопровождал умирание упоительным, неизъяснимым наслаждением. Когда Жульен постиг тайну «напитка доброй смерти», как гордо именовала зелье Гран-Перл, негры, работавшие на плантации, начали называть его Чародеем. Под этим именем он и прославился.

О своем самом главном знании Гран-Перл не обмолвилась ни словом до тех пор, пока однажды о нем не заговорил сам Жюльен.

— Когда ты научишь меня заклятию души? — спросил он Гран-Перл, когда та кормила кур.

— Сам не знаешь, о чем просишь, — сказала она, пригоршнями разбрасывая кукурузные зерна, которые держала в подоле юбки.

— Я говорю о заговоре, который заклинает хозяина и тень.

— Твое невежество безгранично. В главном из таинств нет ни-че-го для тебя интересного. Тебе оно ни к чему. Это заклятие слитком опасно.

— Кто такой хозяин и что значит тень? — спросил Жюльен.

— Хозяин — это палач, колдун. Хозяин может заклясть душу. К этому колдовству прибегают в крайнем случае, оно самое действенное из всех. Хозяин произносит: «Душа этого человека обречена скитаться без покоя на вечные времена» и читает заклинание. Оно страшнее смерти. По сравнению с ним смерть сладостна. Тень — это жертва, душа, обреченная на страдания, блуждающая во мраке. Тень беззащитна перед заклятием.

— А в чем тут опасность?

Гран-Перл с досадой отряхнула юбку и, неожиданно взмахнув руками, пугнула кур, которые с кудахтаньем разлетелись от нее в разные стороны. Затем наклонилась, взяла горсть земли, зажала в кулаке и, потрясая этим кулаком перед лицом ученика, сказала:

— Моя сестра, величайшая жрица, осмелилась прибегнуть к этому заклятию. Но оно столь могущественно, что сначала обрекает жертву, а потом и хозяина. Такова цена обладания могуществом. Теперь ты знаешь. Хозяин заклятия, обрекая душу своего врага, жертвует собственной душой. Так было с моей сестрой.

Гран-Перл, не опуская руку, разжала пальцы, и из кулака посыпалась тонкой струйкой земля.

— В таком случае… в таком случае за меня тебе нечего беспокоиться, — молвил Жюльен с бесконечно грустной, немного ироничной улыбкой и взял мулатку за руку, в которой еще оставалась щепотка земли. Он впервые дотрагивался до Гран-Перл. — Ты разве не слышала, как меня называют? Говорят, что у меня нет без души.

Она резко выхватила руку и, щурясь, словно вышла из темноты на яркий свет, посмотрела на него — в глазах ее появилось какое-то новое выражение.

— Они не ведают, что болтают, — процедила колдунья сквозь зубы. — У всех живых существ есть душа. В том числе и у тебя.

11

Чародей

Бежали месяцы, лето сменяла осень, зиму — весна. Так шел год за годом.

Изнурительный, зачастую на грани человеческих сил, труд на сахарных и хлопковых плантациях невольники традиционно сопровождали песней. Однако в поместье Жюльена во время работы петь было не принято: здесь не использовался рабский труд, к тому же хозяин, которого давно никто не видел, внушал вольноотпущенникам суеверный страх. Тут пели и веселились лишь знойными вечерами, оглашая ночное небо зажигательными ритмами и страстными мелодиями. В первые годы Жюльен мог часами слушать песни-мольбы, песни-благодарения и трудовые песни негров, их духовные гимны, — то трогательно-нежные, то душераздирающе-безысходные. Они пелись под аккомпанемент самодельных инструментов из высушенных тыкв, костей животных, металлических терок, тазов, целительным бальзамом проливаясь на истерзанные сердца.

Когда опускался вечер, а порой и под покровом ночи, чтобы остаться вне поля зрения, хозяин колдовской плантации, пользовавшейся одновременно дурной и доброй славой, бродил по окрестностям близ жилищ чернокожих работников. Убедившись, что никто его не заметил, он любил присесть, прислониться спиной к иве и слушать песни, которые почему-то навевали ему воспоминания о детстве. И невольно, все чаще и чаще, он спрашивал себя: что он делает в Новом Орлеане?

Для его работников музыка была жизнью. Для него — эмоциональной отдушиной, как и любимые, перечитываемые по многу раз книги. Афроамериканские ритмы, как это ни смешно, вызывали у него мысли о Париже, прошедшей там юности и девочке, устремленной к звездам, чье имя стало тайной драгоценностью его сердца.

Однако родная страна всплывала в его памяти не только в образе золотоволосого ангела. На протяжении всех этих лет он внимательно следил за происходившими в Европе событиями: война Франции против Испании; вторжение в Россию и крах Великой армии; разгром Наполеона под Лейпцигом войсками коалиции, образование временного правительства во главе с Талейраном, отречение императора и изгнание на остров Эльба; и наконец, постоянно обсуждаемые планы его бегства из ссылки.

Естественно, он жил не только воспоминаниями или новостями с далекой родины. Дела Жюльена наводили на жителей Нового Орлеана не меньше ужаса, чем смертоносная чума, безжалостная желтая лихорадка, беспощадный бунт чернокожих рабов или неумолимо надвигавшаяся война с Англией. В глазах одних Чародей олицетворял собой Божью кару, другие видели в нем самого гениального отравителя в истории, который тем не менее однажды непременно совершит промах и попадется.

Молва о нем достигла земель, где он не бывал. Из каких только дальних краев к нему не приезжали, чтобы доверить выполнение деликатных и хорошо оплачиваемых заказов. Но Жюльен не покидал Новый Орлеан: возможность ежедневно навещать могилу матери породила в нем доселе неведомое ощущение родного дома.