Яд для Наполеона - Эдмундо Конде

Оркестр играл в дальнем конце залы, на задрапированном ярко-красным бархатом помосте. На некотором расстоянии от него, ближе к входу, у стены, тихо беседовали две маски.

— Огюст, ради бога, ты уверен, что это надо было устраивать с таким грандиозным размахом? Я же просил тебя: скромный прием, чтобы представиться парижской публике, а это…

— Мой дорогой Жюльен, этот прием и в самом деле небольшой и скромный. Кроме того, бал-маскарад — лучший способ остаться неузнанными и избегать лишних вопросов, — возразил Огюст, маску которого венчал страусовый плюмаж. — Ты — процветающий плантатор и намерен развернуть здесь, в столице Европы, серьезное дело — торговлю древностями. Ты что, не понимаешь? Мы завязываем знакомства.

— Знакомства меня мало интересуют, кроме одного — с особой, упомянутой нашим связным.

Их разговор прервало появление пары, Огюст церемонно представил всех друг другу, но никто при этом не счел нужным расстаться с масками. Затем подходили другие гости, звучали новые имена, комплименты. Две дамы без возраста, восхищаясь гостеприимным хозяином, сняли маски и принялись безудержно кокетничать.

— Неужели ты знаком с ними со всеми? — поинтересовался Жюльен, воспользовавшись передышкой в светском общении.

— О, нет, конечно нет. Лишь некоторые голоса звучат знакомо. В Париже нельзя забывать две вещи. Во-первых, здесь ценится только туго набитый кошелек, а во-вторых, здесь очень быстро появляются и исчезают в обществе люди. Мы, слава богу, учитываем как первое, так и второе. В противном случае ни тебе, ни мне не уберечься от гильотины.

Бальная зала представляла собой огромный полуовал с мраморным полом в виде шахматной доски. В гигантских канделябрах с крылатыми богинями горели сотни свечей. Повсюду — зеркала в золоченых рамах, вазы с изобилием цветов и фруктов, мраморные и алебастровые скульптуры, персидские ковры. Дюжина слуг, в том числе и могучие чернокожие арапы, разносили на подносах изысканные напитки и яства, вызывая беспредельный восторг у дам.

Постепенно голоса, слившиеся в единый гул, перекрыли музыку оркестра. Ниспадавшие красивыми волнами накидки, вуали из струящегося легкого газа, пышные платья из тафты, крепа, муслина и парчи соседствовали в зале с приталенными жакетами, облегающими лосинами, широкими брюками, заправленными в высокие сапоги. Но главную роль играли, конечно, маски. Маски всевозможных фасонов и расцветок, сделанные из самых разнообразных материалов и изображавшие всю гамму чувств, настроений и переживаний, какие способно выразить человеческое лицо: панический страх, безумную радость, ликующее торжество, романтическую грусть и, разумеется, полную отрешенность и безразличие.

Через час после начала праздник достиг своей кульминации.

Всеобщее внимание привлекала группа гостей в центре залы.

— Бонапартисты окончательно сошли с ума. С недавних пор надумали изъясняться, подобно масонам, условным языком. «Ты веруешь в Иисуса Христа?», — это у них пароль, в ответ на который должно прозвучать: «Да, в Его Воскресение». Сам черт не разберет, во что они верят, — сострил высокомерный господин невысокого роста без маски.

После смеха, вызванного его словами, кто-то осмелился продолжить тему.

— Но, мсье де Шатобриан, до Парижа все чаще доходят вести о намерении императора бежать с Эльбы, — с некоторой тревогой произнесла дама в маске.

— Кто-то даже видел, как на корабль грузили ящики, в которых были золоченые пуговицы с изображением имперского орла, — подлил масла в огонь мужской голос из-под смеющейся фарфоровой маски.

— Господа, господа, прошу вас! Позвольте напомнить, что после 1800 года прошло пятнадцать лет. Кого теперь может напугать этот людоед? Вся Европа готова принять форму правления умеренной монархии. Кроме того, даже при худшем варианте развития событий его величество Людовик XVIII выберет тактику, достойную потомка Бурбонов, и окажет сопротивление. И это сопротивление будет невозможно сломить. Подумайте сами: если бы бонапартисты пользовались во Франции поддержкой, разве с Корсиканским чудовищем поступили бы так, как с ним обошелся король? А какого мнения придерживается наш любезный, но молчаливый хозяин? — поинтересовался Шатобриан.

Жюльен, сама невозмутимость, посмотрел из-под маски на писателя сверху вниз и, слегка кивнув, ответил:

— Я слишком долго жил вдали от Франции, чтобы иметь суждение на этот счет. Однако, насколько мне известно, мсье, каждый народ имеет ту судьбу, которую заслуживает.

— Весьма мудрое суждение, — заметил кто-то.

— И ни к чему не обязывающее, — вступил в беседу очаровательный голосок, принадлежавший даме с нежной, прозрачной кожей и красивым, четко очерченным ртом. — Правителям, чтобы их любили, следовало бы проявлять больше заботы о своих народах.

— Я согласен с мадам Рекамье, — произнес шевалье в черном домино, не отрывавший глаз от упомянутой им дамы, невзирая на яростные взгляды, которыми его испепелял Шатобриан.

— Вполне допускаю, что следовало бы в первые же дни после реставрации распустить старую армию, — вновь заговорил писатель. — Тогда мы лишили бы живущих воспоминаниями ветеранов питательной среды для мечтаний о возрождении былой славы…

Видная дама в серебристой маске и парчовом платье, вся усыпанная цветами и десятками колосьев с бриллиантами, приведя в действие веер и в замешательство присутствующих, воскликнула грубым мужским басом, не оставлявшим сомнений относительно наклонностей хозяина баса:

— Да, да и еще раз да! — без тени смущения возвестил он. — Во всем виноваты ветераны. В Париже жизнь с каждым днем становится все опаснее. Даже в Тюильри уже не гасят на ночь свет.

— Этот человек у нас в крови! Наполеон — новый Атилла, Чингисхан нашей эпохи, но во стократ более ужасный, ибо в его распоряжении находятся достижения современной цивилизации, — отчеканил сутуловатый высокий господин с огненными волосами, который держал свою маску в руке и посматривал на мадам Рекамье глазами агнца, ведомого на заклание.

— Осмелюсь предположить, что хотел сказать мсье Бенжамен Констан, — уточнил Шатобриан. — Как я понял, он никогда и ни за что не поддержит дело Бонапарта. Даже в том случае, — он поднял указательный палец, — если бы Чудовище пожелало располагать его услугами…

— Я служу лишь своему искусству, — отрезал Констан, цвет лица которого сравнялся цветом волос.

— Но, мсье, простите мою дерзость, — снимая маску, подключился к дискуссии господин зрелого возраста. — Если вообразить, что все более упорные слухи о побеге с Эльбы не лишены оснований, что это не пустые мечтания бонапартистов, и все может произойти на самом деле… Вообразите только, каковы будут последствия… Какие бедствия обрушатся на нацию! Отток денежных средств из Франции будет наименьшим из ожидающих нас испытаний.