Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

Махавире они видели лишь одного из долгой цепи «строителей мостов» (тиртханкара), которые пересекли реку дуккха и проповедали ахимсу. Но в древнейших джайнистских текстах нет еще ни следа этих учений, хоть они и ссылаются на «разумных», проповедовавших ахимсу в прошлом. По-видимому, для Махавиры путь к просветлению включал в себя ахимсу – и более ничего.

Джайны были убеждены, что сущность человека определяет не принадлежность к ведическому сословию, а его дела[519]. Ведами они не интересовались и не считали их боговдохновенными. Ритуализм «Брахманов» осуждали как «науку насилия» – их тексты и мантры не делали убийство беспомощных животных менее жестоким[520]. Они создали собственные ритуалы, куда более важные для них, чем писание, поскольку ритуалы помогали достичь тревожного осознания, что все вокруг них – даже существа неподвижные и, казалось бы, бесчувственные – содержит в себе дживу, способную страдать. Поэтому джайны всегда ходили, внимательно глядя себе под ноги, чтобы случайно не раздавить какое-нибудь насекомое, чрезвычайно осторожно клали и ставили предметы и никогда не передвигались в темноте – также для того, чтобы на кого-нибудь нечаянно не наступить. Как и все «отрекшиеся», джайны соблюдали четыре обета – воздерживались от убийства, лжи, воровства и секса, но добавляли к этому элементы, развивающие навык эмпатии. Джайн обязан был (или обязана – джайны принимали в свою сангху и женщин) отказаться не только от лжи, но и от любых недобрых или нетерпеливых слов. Недостаточно было запретить воровство: джайну было запрещено иметь какое-либо имущество, ибо каждая вещь обладает дживой, независимой и свободной[521].

Вместо того, чтобы, как другие «отрекшиеся», проводить часы в занятиях йогой, джайны развили собственную форму медитации: подолгу стояли они неподвижно, в «позе строителя мостов», опустив руки, систематически подавляя в себе любые злые мысли и желания и в то же время сознательно стараясь наполнить ум любовью и добротой ко всему живому[522]. Опытные джайны стремились достичь состояния, которое называли самакия («равнозначность») – в котором они знали на всех уровнях своего существа, что все предметы, животные и люди по своему положению равны, и ощущали свою ответственность за каждое живое существо, сколь бы низменно или неприятно оно ни было.

Ритуалы джайнов были столь требовательны, что мало времени оставалось на писание книг. В своих священных текстах джайны не видели ничего божественного: вместо этого они воспитывали в себе осознание священности всего и вся. В течение столетий они развили амбивалентное отношение к писанию. Они соглашались, что книги могут помочь непросветленным, убедив их в важности ахимсы; однако, едва человек вступал на путь джайна, писания переставали играть для него важную роль. Большинство джайнов практически не читали книг. Считалось, что для неинициированного писание может даже быть опасно[523]. До наших дней некоторые джайнистские секты не позволяют мирянам читать их писания и даже джайнистских монахинь допускают лишь к сборникам тщательно отобранных цитат. Так они заботятся, чтобы люди не вообразили, что понять учение джайнов можно, просто прочитав о нем в книге[524].

Джайнистский термин, ближайший к «писанию» – агама, то есть «пришествие» учения через передачу по цепочке авторитетных учителей, «просветленных», познавших истину ахимсы. Агаму вкратце описывает часто цитируемое изречение: «Достойный изрекает значение, затем ученики создают священный текст (сутту), а затем священный текст распространяется ради блага учения»[525]. Таким образом, значение текста здесь отделено от составляющих его слов. Более того, «сутта» означает «указание» – нечто, просто указующее на значение, полностью постичь которое можно лишь рядом с опытным учителем[526]. Этот трехступенчатый процесс мы видим и в истории Махавиры. После просветления он, как рассказывают, проповедовал в святилище древесного духа царю и царице Чампы и огромной толпе аскетов, богов, мирян и животных. Позднее ученики Махавиры, слышавшие его проповедь, начали передавать ее из уст в уста: так она стала суттой. Но это было лишь «указание» на слова Махавиры. Он возвещал вечную, неизменную истину, которая, как сама вселенная, не имела начала, которую проповедовали «просветленные» и в предшествующие эпохи. Сутта не воспроизводит слова, сказанные Махавирой: в сущности, это лишь комментарий к его учению.

Этим, возможно, объясняется твердая вера джайнов в то, что их писания неполны, что в них опущены важные истины – тема, с которой мы встретимся и в других традициях. Рассказывали, что каждый из двадцати четырех Строителей Мостов проповедовал своим ученикам учение об ахимсе, и каждый раз они записывали учение в четырнадцати книгах. Но – злая судьба! – после смерти каждого Строителя Мостов его ученики, ответственные за передачу традиции, умирали во время голода, и важнейшие наставления оказывались утрачены[527]. Таким образом, после кончины каждого Строителя Мостов джайны оставались с неполным каноном писания. Те книги, что сохранились, не были записаны вплоть до XI в. н. э. Некоторые джайны верят, что немногочисленные дошедшие до нас писания содержат в себе второстепенные учения, предназначенные для женщин и детей, поскольку постичь учение во всей его полноте может лишь мужчина[528]. Джайны пытались исправить ситуацию с передачей своего учения, собирая советы (вакана). Первый совет был собран в середине III в. до н. э. в Паталипутре, второй и третий прошли уже в IV и V вв. н. э. Более точный перевод слова «вакана» – «чтение вслух». На этих собраниях не велись ученые дебаты: вместо этого участники слушали, как монахи декламируют нараспев те писания, что знают наизусть.

Откровенное признание, что джайнистские писания постоянно теряются, означает, что понятия фиксированного канона у джайнов не существовало. Обладать авторитетом мог практически любой древний текст, и, хотя точно датировать их было почти невозможно, очень немногие тексты возводились ко временам Махавиры. Западные ученые часто отметают эти поздние тексты как неаутентичные и называют основным джайнистским писанием «Кальпа-сутру», поскольку она сохранилась во множестве богато иллюстрированных рукописей. В самом деле, для джайнов эта книга важна, но не потому, что хранит слова Махавиры; ее вообще почитают не за содержание, поскольку очень немногие джайны способны разобрать архаический диалект пракрит, на котором она написана. Ее статус полностью зависит от роли этой книги на празднике Паргушан («Прибытие»), важнейшем дне года для джайнов-мирян. В этот день начинается сезон дождей: наступает время года, когда странствующие монахи прекращают свои блуждания и селятся среди мирян, а те празднуют их приход. Здесь читается вслух «Кальпа-сутра»: это ритуал солидарности, связующий общину. В современном Гуджарате в первые семь дней, когда на праздник собираются толпы народа, отрывки из Сутры зачитываются в переводе на современный разговорный язык. Но на восьмой день, когда толпа расходится, монахи читают Сутру целиком в оригинале, на пракрите, с такой головоломной скоростью, что никто