Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

ответы на новые вопросы. Примерно в это же время в Средиземноморье Афины создали демократию как противоядие от авторитарного правления; но в Китае антиавторитарный импульс выражался в форме полного отказа от политики. Некоторые философы, убежденные, что единственный выход – вовсе отказаться от правительства, просто уходили из городов и скрывались в лесах[482]. Эти отшельники знаменовали собой первую фазу развития философии даосизма.

Героем для них стал Шэнь-нун, один из мифических Мудрых Царей, в начале времен предшествовавший Яо и Шуню: он был изобретателем сельского хозяйства[483]. Даосы рассказывали: вместо того чтобы централизовать свою империю, Шэнь-нун позволил каждому владению остаться независимым, а вместо того, чтобы запугивать и эксплуатировать народ, правил «недеянием» (у вэй). Даосы верили, что, подвергая свою жизнь опасности, мы оскорбляем Небо, которое каждому отмерило определенный срок, так что теперь, когда общественная жизнь сделалась столь опасной, не следует искать себе политической карьеры. В позднейших разделах «Изречений», созданных, видимо, во второй половине IV в. до н. э., мы видим, как Конфуций спорит с отшельниками, так называемыми «отвергшими мир» (инь-чже), которые насмехаются над ним за «стремление к недостижимой цели» – попытки спасти общество[484]. Эти анахореты создали философию, оправдывающую их отшельничество: древнейшим из них был Ян-цзы (учитель Ян). Даты его жизни неточны, и текстов он после себя не оставил, но в более поздних трудах встречаются фрагменты его учения. Великий конфуцианский философ Мэн-цзы (361–288 гг. до н. э.) подытоживал философию Ян-цзы как: «Каждый человек – для самого себя»[485] и отвергал ее как чистый эгоизм, утверждая, что Ян-цзы говорил: «Даже если можно облагодетельствовать Империю, выдернув у себя всего один волос – не делай этого»[486]. Но это почти наверняка искажение слов Ян-цзы. Возможно, он имел в виду, что все наслаждения империи не стоят и одного волоска с твоей головы. Другие передавали, что Ян-цзы «ценил человеческое Я» или «презирал вещи и ценил жизнь». Жизнь была для него так драгоценна, что все богатства мира не могли с ней сравниться; он считал, что сохранять ее – священный долг[487]. Подобные же чувства высказывали и поздние даосы[488]. От последователей Яна легко отмахнуться как от своего рода безответственных хиппи, однако современников они явно беспокоили. Более того, даже их критики отмечали, что, хотя Сражающиеся царства и развивали мощные политические идеологии, их решимость заставить людей подчиняться неестественным нормам выглядела столь же нереалистичной. Возможно, последователи Яна стремились к более глубокому пониманию пределов деспотизма и тоталитарного правления[489].

Учение Яна оживленно обсуждалось в Академии Цзи-ся, созданной правителями Ци. Конфуцианцев это новое движение очень беспокоило. Если Ян-цзы прав, то Мудрые Цари, терпевшие труды и стеснения ради блага народа – просто глупцы. И как будет развиваться мир, если каждый станет заботиться только о себе? Что, если конфуцианский идеал самовоспитания в самом деле противоречит природе? Двое ученых из академии пришли к радикально различным выводам. Одним из них был Шэнь Дао (ок. 350–270 гг. до н. э.), основатель школы, известной как «легизм», которая рассматривала новые институты, сложившиеся в эпоху Сражающихся царств, как проявления Пути Неба, которым не должны мешать простые смертные: правителю необходимо практиковать у вэй и воздерживаться от любого личного вмешательства в правительственные дела, способного нарушить механическую работу системы. Легистские идеи уже воплотил в государстве Цинь Повелитель Шан (ум. в 338 г. до н. э.), которому не было дела ни до Мудрых Царей, ни до сострадания. Единственной его целью было обогащение государства и укрепление его военной мощи[490]. Нравственность правителя не имела никакого отношения к делу – более того, Шан считал, что из добродетельного мудреца хорошего царя не выйдет. Легизм сделал Цинь самым мощным государством Китая и впоследствии стал господствующей идеологией возрожденной Китайской империи.

Но Мэн-цзы, также преподававший в академии, был убежден, что конфуцианство – единственный путь вперед. Книга его вошла в канон и стала одним из важнейших классических текстов[491]. Как и Конфуций, он не сумел оказать влияние ни на кого из современных ему правителей, однако имел почти мессианскую убежденность в важности своей миссии. Он утверждал, что истинный царь рождается каждые пятьсот лет, однако прошло уже почти семьсот лет с тех пор, как Чжоу основали свою династию: «Никогда еще явление истинного царя не задерживалось так, как сегодня, – сокрушался он, – и никогда люди не страдали от более тиранической власти». Однако Мэн-цзы был убежден, что, если какой-нибудь правитель установит наконец доброе правление, «люди возрадуются так, словно их освободили от повешения вниз головой», и толпой ринутся в его государство. Свою мысль он подтверждал цитатой из Конфуция: «Влияние добродетели распространяется быстрее, чем приказ, передаваемый через почтовые станции»[492].

Как и Конфуций, Мэн-цзы не был автором собственной книги: это также антология, составленная его последователями с целью сохранить дискуссии Мэн-цзы с учениками, правителями и оппонентами. Однако, в отличие от чеканных изречений Конфуция, Мэн-цзы подробно развивает и аргументирует свои мысли. Как и Мо-цзы, он цитирует «Документы» и «Песнопения», чтобы подтвердить свои идеи авторитетом писания, но включает в число этих авторитетов и Конфуция. Конфуцианство в то время не было ни мощным, ни популярным, ни даже единым движением – имелось около восьми «конфуцианских» школ, совершенно не совпадающих по взглядам[493] – но Мэн-цзы смотрел на его потенциал с огромным оптимизмом. Со времен Конфуция мир изменился, так что Мэн-цзы не цеплялся рабски за идеи своего учителя, а довольно радикально приспосабливал их к современности. Там, где Конфуций проповедовал широкое, мистическое понимание жэнь, Мэн-цзы сужал его значение до «доброжелательности»; там, где Конфуций надеялся возродить идеалы Мудрых Царей, Мэн-цзы просто желал политической и экономической реформы.

В эти времена технического прогресса вместо того, чтобы, как Конфуций, восхвалять Яо и Шуня за приверженность ритуалам, Мэн-цзы почитал их как практиков и людей действия. Однако, подчеркивал он, в отличие от безжалостных царей нашего времени, ими двигало сострадание: чувства других людей они ощущали, как свои. Когда Великую Равнину опустошило страшное наводнение, Яо «встревожился», и это беспокойство подвигло его не к у вэй, а к применению новой технологии[494]. Он прорыл каналы, чтобы вода ушла в море, и земля снова стала обитаемой. Ю, первый министр Шуня, восемь лет углублял русла рек и строил новые плотины – и за все эти годы, хоть и успел жениться, ни разу не ночевал под собственной крышей[495]. Для Мэн-цзы первым признаком мудрости Яо, Шуня и Ю была сочувственная забота о народе. Каждый из них обладал «сердцем, чувствительным к чужой боли…