Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - Карен Армстронг

и это проявлялось в сострадательном правлении». Ими двигала жэнь, которую Мэн-цзы определял как «распространение своего внимания на других»[496]. Человек, обладающий жэнь, действует не только в своих интересах: он постоянно обращает внимание на нужды и права ближних и заботится о них.

Сострадание, верил Мэн-цзы – естественный порыв, глубоко укорененный в человеческой природе. Все без исключения обладают четырьмя основными «импульсами» (туан), такими же неотъемлемыми от нашей природы, как две руки и две ноги – и при надлежащем воспитании эти импульсы естественно превращаются в четыре главные добродетели: доброжелательность (жэнь), справедливость, вежливость и способность отличать дурное от доброго. Если человек видит, что ребенок играет на краю колодца и вот-вот упадет – он инстинктивно бросится вперед, чтобы его спасти. Тому, кто будет равнодушно смотреть, как ребенок падает в колодец и погибает, определенно чего-то недостает. Таким же образом, и тот, кто лишен стыда или совсем не ощущает разницы между добром и злом – человек неполноценный. Можно подавлять эти «импульсы» – так же, как можно себя изуродовать или искалечить – но, если дать им свободу и направить на верный путь, они приобретают собственную силу, «подобно разгорающемуся пламени или бьющему роднику». Чжун-цзы, полностью развивший в себе этот инстинкт эмпатии, способен спасти мир[497].

В конфуцианстве Мэн-цзы нет ничего сверхъестественного, никакого влияния божественной благодати. Чжун-цзы просто открывает в себе потенциал, от природы присущий каждому. Как формулирует Мэн-цзы, чжун-цзы приобретает эту нравственную харизму, следуя пути Неба-и-Земли, базовым ритмам, управляющим вселенной – и поэтому естественным образом оказывает глубокое влияние на каждого встречного: «Чжун-цзы преображает все на своем пути и творит чудеса везде, где пребывает. Он в одном потоке с Небом вверху и Землей внизу. Возможно ли, чтобы он не приносил великого блага?»[498]. Конфуций верил, что лишь великие цари отдаленного прошлого смогли достичь мудрости. Но Мэн-цзы настаивал, что это доступно для каждого, здесь и сейчас: любой может уподобиться Яо и Шуню. «Если ты носишь одежды Яо, – учил Мэн-цзы, – произносишь слова Яо, ведешь себя как Яо – ты и есть Яо»[499]. Дао, Путь Неба – не какое-то внешнее правило, навязанное тебе «снаружи»: это то, что ты открываешь в себе день за днем, час за часом, совершая дела сострадания и исполняя Золотое Правило, помогающее чжун-цзы познать глубинную связь всех вещей.

Все десять тысяч вещей – здесь, во мне. Нет для меня большей радости, чем проверить и убедиться, что я верен себе. Делай все возможное, чтобы поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой – и увидишь, что это кратчайший путь к человечности [жэнь][500].

Слишком часто, однако, человек теряет связь со своей внутренней мудростью и «позволяет сердцу сбиваться с пути». Единственный способ вернуть на место заблудшее сердце – «учение» (сэ), состоящее не в заучивании сложных доктрин, а в том, чтобы неустанно развивать в себе человечность[501].

Таким образом, преображение и обретение мудрости доступны каждому. Они приобретаются практическим знанием, достижимым через исполнение ритуалов: сам термин «самовоспитание» (сэ-шень) буквально означает «воспитание тела»[502]. Соблюдая ли, мы учимся правильно стоять, двигаться и есть, очищать наше привычное «я» и вдохновлять к тому же других. Мен-цзы рассказывал, что Шунь вырос в деревне, среди коров и свиней, однако, когда услышал благопристойные речи и увидел ритуализованные действия при дворе Яо, это произвело на него потрясающее действие: «Словно вода прорвала плотину на реке Янцзы или Желтой. Этот поток нельзя было остановить»[503]. Скрупулезное соблюдение ритуалов позволяет чжун-цзы сделать сострадание настолько естественной и неотъемлемой частью своего бытия, что весь он преображается: жэнь проявляется «в его лице, придавая ему благостный облик, являет себя в его спине, распространяется на руки и ноги, и весть его становится понятна без слов»[504]. Истинное прозрение, верил Мэн-цзы, скорее можно вызвать не словами, а молчаливым примером. В его списке пяти моделей образования словесное преподавание стоит вторым с конца:

Чжун-цзы преподает пятью способами. Первый – преображающее влияние, подобное своевременному дождю. Второй – помощь ученикам в полной реализации их добродетели. Третий – помощь ученикам в развитии их талантов. Четвертый – ответы на вопросы учеников. И пятый – пример, которому можно подражать даже издалека[505].

Мэн-цзы жалуется на педантичный и агрессивный стиль современных ему религиозных дебатов: моисты и последователи Яна вечно стараются навязать свои учения другим. Однако с грустью признает, что в нынешние смутные времена и ему самому порой приходится прибегать к такому стилю дискуссии, чтобы «исправить людские сердца… и поставить заслон крайним взглядам»[506].

Дальше Мэн-цзы делает неожиданное заявление. Конфуций, говорит он, тоже чувствовал себя обязанным исправлять ошибки своего времени, поэтому составил «Анналы Весны и Осени», которые «вселили ужас в сердца мятежных подданных и непочтительных сыновей» и принесли китайскому обществу мир и спокойствие[507]. Ученые считают, что речь может идти о некоей древней практике, восходящей, возможно, к IX в. до н. э.: каждый день на протяжении года императорам Чжоу и их предкам в храме предков вручались краткие сообщения о текущих событиях. Но почему Мэн-цзы приписал составление анналов Конфуцию? Изначально, объясняет он, за составлением истории надзирали императоры Чжоу: также они отправляли чиновников в села собирать песни минь, которые потом распространялись по всему народу, и это гарантировало, что голос «малых сих» будет услышан. Но более поздние императоры отказались от этого обычая и вообще перестали жить согласно Мандату Неба, так что Конфуций счел себя обязанным написать «Анналы», чтобы обличить тиранию и коррупцию своего времени[508]:

Были случаи убийств царей подданными и отцов сыновьями. Конфуций, возмущенный этим, составил «Анналы Весны и Осени». Строго говоря, это была прерогатива царя. Вот почему Конфуций сказал: «Те, кто понимает меня – поймут и “Анналы Весны и Осени”; те, кто осуждает меня – осудят и “Анналы Весны и Осени”»[509].

Мудрец обязан отвечать на вызовы своего времени. Древние Мудрые Цари, столкнувшись с наводнением, приняли практические меры; Князь Чжоу после победы восстановил порядок в стране, подчинив себе варваров; а Конфуций исправлял сердца и умы, составив писание. Хотя сам Конфуций прямо говорил, что никогда не писал ничего от себя, а лишь передавал мудрость древних, то, что он автор «Анналов», теперь принималось без доказательств – и этот загадочный текст также сделался важным элементом китайских писаний.

* * *

К концу V в. до н. э. старые арийские племенные княжества на востоке долины Ганга вошли в несколько крупных и постоянно расширяющихся царств, образовавшихся вдоль реки Ганг: Кошалы на севере, Каши и Магадхи на юге. Дальше