Темные изумрудные волны - Федор Московцев

– Куда ты так торопишься? – спросила Катя. – Тебе что, не нравятся пейзажи?

Андрей признался, что не нравятся. Классический пейзаж – это fiction, банальщина. Пусть даже написан со знанием техники, но это всяко подражательство. Добросовестная работа технаря-натуралиста, не представляющая художественной ценности, в ней нет одухотворенности, нет мысли. Интерьерное украшение, выполненное механическим маляром без души.

Наконец, он нашел то, что искал – огненную, шумливую и пеструю южную картину. На большом полотне был изображен базар с бесчисленной толпой кавказского народа, толпящегося то в виде важных дам, то оборванного мужичья, кричащего, бегущего, озабоченного, суетливого, торгующегося, праздно глазеющего, и тут же флегматичные продавцы, алчные торгаши, озабоченные кухарки, назойливые нищие. Бытовая сцена, но на лицах написана такая страсть, что кажется – то не базар, а какая-то оргия и безграничное распутство. Вот женщина, наклонившись, рассматривает фрукты – то ли маленькие дыни, то ли огромные абрикосы, а над ней, возвышаясь над прилавком, толстый продавец с полузакрытыми глазами, нависает своим огромным животом. Позади женщины, пытаясь протиснуться среди всеобщего столпотворения, находится мужчина, чуть приобняв её. И так по всей картине. Воображение рисовало самые невероятные ассоциативные ряды.

Андрей поинтересовался у смотрителя, кто написал эту картину.

– Художник какой-то, – последовал равнодушный ответ.

– Понимаю, что не грузчик. Как звать художника, и как его найти?

Замученное лицо смотрителя стало еще более замученным.

– Ай! Не в Вазрах я за художника.

– ?

Удалось узнать только то, что он ничего не знает. Андрей продолжал настаивать. Неужели почтенный искусствовед ничем не сможет помочь любознательным туристам? Нельзя скрывать такой талант.

– Клянусь мамой, обижусь! – в сердцах воскликнул смотритель и отошел.

В глубоком унынии Андрей вернулся к картине.

– Надо предложить ему денег, – сказала Катя.

Андрей на мгновение закрыл глаза, прикидывая сколько заплатить. Открыв, от неожиданности отступил назад. Смотритель, материализовавшись прямо перед ним, улыбался во весь рот, обнажив коричневые зубы. К гадалке не ходи, он готов был продать маму, которой клялся только что.

И уже через двадцать минут они подъезжали к частному дому на окраине города. Кирпичное, увитое плющом, строение в глубине заброшенного сада, было похоже на домик сторожа. Тропинка поросла травой, дорогу то и дело преграждали поваленные деревья. Вдоль тропки тянулась канава, наполненная водой, где искали корма лягушки. Далее дорожка была проложена прямо среди диких кустов. Казалось, что находишься в царстве мандрагор, которые с наступлением ночи поют у подножья дерев и опасны тем, что, наступив на них, человек впадает в любовное томление, или им овладевает жажда наживы. Погибельное дело, потому что страсти, внушенные мандрагорой, сродни печали.

Звонка не было, а дверь оказалась открытой.

Они прошли через темную прихожую в просторное помещение с большими окнами, стены которого были сплошь увешаны картинами. В дальнем углу стоял мольберт с недописанным полотном. Среди разбросанных холстов, кистей, и красок, стояло мягкое кресло, и в нем сидел пожилой мужчина с живыми глазами, горбатым носом и срезанным подбородком; на грудь его падала расчесанная по обе стороны жидкая белая борода. Коричневый берет покрывал плешивую голову, нечеловечески худое тело было укутано в ветхий халат желтого шелка, – поистине царственное отрепье.

Хотя его пронзительный взгляд обратился к гостям, старик даже движением век не показал, что заметил присутствие посторонних. На его лице запечатлелось скорбное упрямство, а в морщинистых пальцах он нетерпеливо вертел кисть.

Андрей поздоровался и начал было объяснять цель визита, но вынужден был прерваться – хозяин встал, взметнув с давно не метенного пола столб пыли, подошел к мольберту, сделал несколько мазков и уставился в окно. Так стоял Фиран Газнели – это было имя художника – похожий на какого-то козлобога, улыбаясь кривляющейся улыбкой.

Кашлянув, Андрей подошел к нему, представился, и рассказал, что ему нужно: заказать портрет девушки. Старик метнул взгляд в сторону Кати. Она в этот момент рассматривала развешанные на стенах картины.

– Эласа, меласса, портрет, мартрет, – пробормотал старик, жуя свои дряблые губы, взгляд его сделался безумным.

Катя прыснула, Андрей флегматично улыбнулся, и начал объяснять, что хочет видеть на портрете, сомневаясь уже, правильно ли сделал, приехав сюда, в это убежище старого каббалиста. Закончив, в ожидании ответа с любопытством посмотрел на мольберт, затем перевёл взгляд на художника, отметив при этом некоторое сходство изображённых чудищ с их создателем.

«Яблочко от вишенки недалеко упало».

Молчание затянулось. Бросив быстрый взгляд на Газнели, Катя громко расхохоталась. Тот изрек голосом медленным, скрипучим и как бы идущим из неведомых далей:

– И сказала дщерь Ноя, и вещала Самбефа: «Суетный человек, что смеется и потешается, не услышать голос, идущий из седьмой скинии; гряди, нечестивец, к бесславной погибели своей».

Удивленные, Катя с Андреем, переглянулись. Пожав плечами, она продолжила осмотр картин, Андрей вопросительно посмотрел на художника, а тот невозмутимо принялся за работу. Он рисовал неведомых чудовищ, сплетающихся в необычайных позах. Какое-то время все молчали. Испытывая нетерпеливое желание поскорее отсюда убраться, Андрей стоял, привороженный незаконченной картиной.

– Что вы рисуете? – спросил он.

– Мне известны золотые чисел, который в мире духов соответствует имени Иеговы. Это влечет за собой невообразимый последствий. Проникновенное толкование Моисеевых книг – вот в чем спасение.

Пораженный и вместе с тем околдованный этими диковинными выкладками, Андрей из последующего рассказа выяснил, что художник создает чудовищ, желая узнать, что они скажут ему потом, вполне уверенный, что они заговорят и в причудливых ритмах выразят изысканные мысли. Старик Газнели же будет слушать их. Так он находит путь к своим золотым числам.

– Картина девушки, Фиран, – мягко, но настойчиво напомнил Андрей. – Давайте об этом поговорим.

Отвлекшись от работы, художник посмотрел на Катю.

– Как хочешь, чтоб я её нарисовать?

И принялся точными движениями наносить мазки на полотно.

– Во-первых, чтобы было движение, – начал Андрей. – Во-вторых, одежда…

Он задумался.

– Эласа, меласса, что с одеждой будем делать?

– Снимать, – уверенно ответил Андрей. – Её не будет. Оставим тоненькую полоску на бедрах, и полупрозрачный верх. Или даже без него.

Рука художника застыла. Он встал вполоборота. Поглаживая бороду, старик бросал на Катю взгляды, достойные куртизанки. Наконец, он сказал:

– Очень долгий, проникновенный работа. Мне остаться с девушкой один на один, раздевать её, трудиться вместе с ней. Келдым-белдым, агла-магла!

Сказав это, повернулся к мольберту и застыл в согбенной позе.

Они посмотрели друг на друга – Андрей и Катя – испуганно и удивленно. Оставить её наедине с этим старым маньяком? Одну, среди говорящих чудищ?! Это было слишком.

– Могу оставить фотографию, – твердо произнес Андрей.

– Фотография, мотография, нет, параход!

– При чем тут пароход?

– Не получится фотография, параход, – резюмировал старик.

Посмотрев в окно, он стал работать дальше.

Андрей осмотрелся. По стенам мастерской, заключенные в золотистые рамки, среди ангелов, патриархов и святых, мирно царили бледные девы с длинными руками и печальными глазами. У окна, прислоненный к стене, стоял портрет Магдалины. Она была изображена закутанной в свои волосы, пугающе худая и старая, словно какая-нибудь нищая с военно-сухумской дороги, сожженная солнцем и снежными обвалами, скатившимися с Эльбруса. Со страшной и трогательной правдивостью она была написана безумным стариком.

– У вас большой талант, – несмело произнес Андрей, придя в себя. – Но мы не можем тут надолго оставаться. У нас программа – мы должны осмотреть достопримечательности.

– Тебе смотреть достопримечательность, ей остаться и работать со мной. Иначе нет портрета, параход.

– Мы вам заплатим, – возразил Андрей. – Оставим задаток и пару фотографий.

– Мне не нужны макути! – взвизгнул старик. – Я творить шедевр, потому что я великий мастер, а не чатлах.

Тут старик понес такую околесицу, что стало жутко. Он отлучал потенциальных клиентов от святого, проклинал их именем Сфер, Колес, и чудищ Елисеевых. Андрей хотел уйти, и не мог сдвинуться с места. Катя молча опустилась на покрытый засаленной тряпицей табурет. Она смотрела на старика широко раскрытыми глазами. Смахнув, капельки пота, выступившие на лбу, Андрей сказал:

– Внимание, маэстро! Девушка уходит, художник остаётся с фотографией. Иначе никак, болт.