Полгода — и вся жизнь - Элизабет Хауэр

Франц Эрб опять повернулся ко мне.

— Сначала все шло хорошо, — сказал он. — Швейцарский институт, который я нашел для своей дочери, был очень известным учреждением. Верена давно была в курсе моих планов. Когда я забрал ее из школы, она решительно бросила свою маленькую сумочку в машину и сказала, что без багажа путешествовать лучше, она рада убежать от всех. Во время поездки мы веселились как дети, и на какое-то время я вообразил, что смогу остаться жить со своей дочерью и мне не нужно будет возвращаться под гнет брака и работы.

Мы хотели переночевать в небольшом местечке у границы и оттуда позвонить Камилле. Но когда я заказал разговор, Верена удержала меня. «Не делай этого, — сказала она, — давай еще хоть несколько часов побудем на свободе».

В моей жизни иногда бывали чудные вечера. В охотничьих хижинах, с моими друзьями, задолго до того, как я женился. Но этот вечер с дочерью где-то в Тироле, в местечке, название которого я забыл, был самым прекрасным. Неважно, что мы ели, что пили. Не имело значения даже то, что мы говорили. Мы были просто счастливы. Я был убежден, что спас Верену от опасности. Освободившись от страха и укоров совести, она опять стала уверенной в себе, веселой девушкой, такой, какой я хотел видеть свою дочь. Я уже предчувствовал ее блестящее будущее и был очень доволен своим решением увезти ее из Вены, а также ее согласием на этот шаг. Но когда мы уже стояли перед нашими комнатами, я так и не смог пожелать ей спокойной ночи. Я заметил, как вдруг изменилось ее лицо, как исчезли с него радость и беззаботность.

— Нет, у нас ничего не получится, — сказала она с отчаянной серьезностью. — Тебе не под силу вырвать меня из этой любви, отец. Поедем обратно.

— И тогда вы поняли, что здесь ничего не поделаешь и сдались, — продолжила я. — Вам стало ясно, что она возьмет себе то, что должна взять, что она не сможет обойтись без помощи своей матери, хочет она этого или нет. У вас больше не было возможности спасти Верену от ее судьбы, не было возможности помочь Ренате Ульрих.

— И Францу Эрбу, — произнес он.

— Да, — согласилась я, — и вам тоже.

— Мне хорошо знакомо ваше состояние, — тихо говорит он. — Тебя пытаются снова и снова ранить. Это опасно, потому что раны уже не успевают заживать. Поэтому я должен покинуть вас.

— Вы возьмете меня с собой? — робко спрашиваю я.

— Нет, — отвечает Франц Эрб. — Раньше я бы с удовольствием забрал вас. Но сейчас я должен принять другое решение. Пообещайте мне, что вы не пойдете за мной.

Какое-то время я не отвечала. Но потом уже не могла больше видеть, как он стоит, мнет в руках шляпу и умоляюще смотрит на меня.

— Хорошо, — сказала я, — я обещаю.

На третью неделю болезни я поняла, что все же не хочу, или еще не хочу, умереть. Я спросила Ингу, как отразилось на работе в бюро мое отсутствие. «Очень плохо, — ответила она, — я не могу взять на себя всю твою работу, и если твоя болезнь продлится, то нам придется кого-то пригласить». Я знала, что если я хочу жить, то должна заслужить это право и лучшей работы, да еще с такой подругой, как Инга, мне не найти. Хотя я была пока недееспособна, прикована судьбой к постели и еще не преодолела боль, одно представление о том, что я опять попаду в финансовую зависимость, пусть даже от социальных учреждений, было для меня невыносимым.

На большом листе бумаги я начертила план. Вверху, в центре, я написала: «Надежды». Слева: «Порвать с Грегором». Эта надежда показалась мне выполнимой, поэтому справа я поставила плюс. Потом я написала: «Матиас вернется». В этом я была уверена, — в конце концов, ему предстоит сдавать экзамены на аттестат зрелости. Так, значит, еще один плюс. Дальше: «Матиас осенью не поедет в Штаты». Здесь у меня нет никаких перспектив, я поставила знак минус. Я продолжала: «По крайней мере провести с сыном лето». Неплохая мысль, поэтому справа я поставила плюс и минус друг под другом. «Больше общаться с мамой» — жирный крест. «Избавиться от Камиллы». Зачеркиваю и пишу: «Разгадать Камиллу». Не знаю, почему мне вдруг пришло в голову это слово. «Разгадать» — девять букв, к которым были прикованы все мои мысли. Я расчленяла слово по буквам, чтобы потом опять составить их в той же последовательности и вновь удивиться результату как чему-то новому, еще не до конца понятому, но достойному того, чтобы к этому стремиться и бороться. Собрав все свое мужество, я осторожно продиралась сквозь эти буквы, пока, переведя дыхание, вновь не остановилась лицом к лицу перед этим словом. Было ли в нем решение? Найдено ли наконец решение для меня и того отрезка жизни, который мне еще осталось прожить? Поможет ли мне попытка разгадать Камиллу, которая всегда была для меня загадкой и которую я даже не хотела представлять себе иначе? Глупо было бы предположить, что она когда-нибудь сама бросится мне в ноги. Эти размышления измучили меня до глубины души, но загадочное очарование ее личности все же не отпускало меня, и я удивленно и растерянно рассматривала лист бумаги и свои детские записи, которые нужно было довести до конца. Я сделала это, поставив рядом с надписью «разгадать Камиллу» одновременно прочерк и крест. Вопрос для меня оставался открытым, но решение его было возможным. Потом я подвела итог. Пять плюсов против четырех минусов. Есть основание, чтобы не сдаваться? «Да», — сказала Рената Ульрих и пошла принять душ, включая попеременно то горячую, то холодную воду.

Июль 1943 года был жарким и сухим. Урожай обещал быть хорошим, зерновые с налившимися колосьями стояли плотной стеной. Лугам не помешал бы дождь, но кормов для зимы было достаточно уже теперь.

Ганс Ахтерер был доволен. Он часто ходил вечером на ближайшие поля и наблюдал, как зреет ячмень, рожь и пшеница. Уборка его не беспокоила: с помощью украинских рабочих он быстро справится с урожаем. В этот раз он хотел привлечь к уборочным работам своего сына Петера, который с нетерпением ждал их начала и обещал привезти с собой нескольких друзей из окружной гимназии.

Больше, чем уборка урожая, Ганса беспокоила другая проблема, но и ее решение тоже, кажется, теперь не за горами. Несколько дней назад, поздно вечером, его друг Густав Бухэбнер неожиданно появился у него с двумя мужчинами. Одним из них был барон Ротенвальд, сосед Густава, о котором он уже слышал, другой был коммерсантом из Словении. Он плохо знал немецкий, и барон переводил ему. Их интересовали станки, которые были спрятаны на поле в амбаре. Ганс Ахтерер в последнее время очень расстраивался из-за них, так как амбар был нужен ему для хранения урожая. Кроме того, он уже дважды во время своих вечерних прогулок встречал там сына бюргермайстера, у которого не было причины гулять в тех местах.