Арабская поэзия средних веков - Аль-Мухальхиль

«Мне Хинд приказала уйти…»

Мне Хинд приказала уйти от нее на рассвете.Был рядом дозор, и мне быть не хотелось в ответе.

Расстались. Она накануне прислала гонцаС известьем, что дома и ждет на свиданье певца.

Что тот, мол, кто любит, придет под прикрытием ночиЛишь смолкнут шатры и закроются сонные очи.

Гонцу я ответил, что гостю такому я рад,Что верен по-прежнему, друг неизменный и брат.

Горя нетерпеньем, ее ожидал я прихода,Лишь ночь потемнела, и месяц ушел с небосвода.

Я бодрствовал долго, с усильем дремоту гоня,Я телом ослаб, и она одолела меня.

Но вдруг пробудили меня, распростертого сонно,Алоэ и мускус, которыми Хинд благовонна.

Спросил я: «Кто здесь?» — и меня попрекнула она:«Эх ты! О тебе для чего же тоскую без сна?

Как быть мне, несчастной! От горя я вся изомлела,Я плачу и плачу — так, видно, судьба мне велела.

Тебя повстречав, полюбила, себе на беду,—Тоскую и скоро горючей слезой изойду.

Назначишь мне встречу — а сам не придешь на свиданье;Потом коль придешь, так найдется всему оправданье.

Смотри, если будешь и впредь мне досады чинить,—Пожалуй, любовь оборвется, как ветхая нить.

Ничто для тебя огорченья мои и тревоги?Иль сердце твое — словно камень с пустынной дороги?»

И смолкла. Стоял я, не мог шелохнуться, из глазНе слезы текли, а жемчужная россыпь лилась.

Сказал я: «Услада очей и души озаренье!Знай, ты для меня драгоценнее слуха и зренья.

Прости же меня и упреки свои прекрати,Дай всякому сброду от зависти сплетни плести».

Приник я к устам, и мгновенье казалось мне годом.Как будто смесилась струя родниковая с медом,

С вином ли сирийским, краснее, чем глаз петуха…Всю ночь мы любились, в блаженстве не видя греха.

Ее целовал я, а ночь благодатная длилась.Но жажда души поцелуями не утолилась.

Желанья срывали плаща золотого шитьеСо стройного стана и бедер роскошных ее.

И ночь была наша, и жгла нас любовь нетерпеньем,Пока петухи темноту не встревожили пеньем.

Она испугалась, прижалась ко мне, говоря:«Пора расставаться, прохладой уж веет заря».

И вышла. Три девушки с нею, похожих собоюНа статуи, к коим монах прибегает с мольбою.

Я слов не забуду, какими прощалась со мной,—Как с радужной шейкой голубка на ветке лесной.

Хотел я достичь своего, но она не желала —И молвила так: «Лишь неверному многого мало!»

«Пока тебя не знал…»

Пока тебя не знал, не знал, что иглыПроизрастают на любовном ложе.

Я шел на гибель, пристрастившись к сердцу,Которое, хоть бьется, с камнем схоже.

Я сердце упрекал свое, но слышу:«На рок пеняй, не на меня!» Дороже

Ты мне всех женщин, — нудно с теми, скучно.Лишь на тебя смотрю я в сладкой дрожи.

Да, я влюблен! Кто юным обезумел,И в старости безумцем будет тоже.

«В сердце давнишнюю страсть…»

В сердце давнишнюю страсть оживили остатки жилья,С ветром пустынным они и с пылающим солнцем друзья.

Северный ветер здесь выл, засыхала степная трава,Яростной бури порыв вырывал из песков дерева.

Здесь на пороге она говорила соседке тогда:«С Омаром что-то стряслось. Неужели случилась беда?

И почему он со мной избегает обычных бесед?Я обратилась к нему, он же брови нахмурил в ответ.

Иль он желаньем томим? — Я желанья его утолю.Иль терпелив напоказ, — горделивца я, значит, люблю?

Иль доползли до него нарекания, полные лжи?Хочет ли бросить менж А быть может, и бросил — скажи!

Или в невзгоде моей виновата завистника речь? —Чтобы в могилу ему, ненавистнику злобному, лечь!

Что с ним, сестрица, стряслось, разузнать я скорее должнаТак мне и отдых не впрок, и прохлада в тени не нужна.

Знаю, недолго мне жить, умертвит меня первая страсть,Но от любви и ему не придется ли мертвым упасть?

Если, сестрица, при мне назовут его имя подчас,То наступившая ночь не смыкает мне дремою глаз».

Ей, изнемогшей от страсти, соседка желала добра,Медлить не стала с ответом, поспешно сказала: «Сестра,

Если я буду жива, неожиданно вдруг не умру,Значит, увижу сама — к твоему подойдет он шатру.

Если ж не явится он, то паломницей в путь соберись,К черному камню рукой, вкруг него обходя, прикоснись.

Если ж в Каабе, в толпе, ты увидишь его самого,—Чтобы желанье разжечь в неустойчивом сердце его,

Ткань от лица отведи, под которою скрыта краса,Чтоб показалось ему, что лупа поднялась в небеса.

Ты улыбнись, покажи своих белых жемчужинок строй,Свежих девических губ ты прохладу ему приоткрой.

Пусть он подумает: «Значит, глаза меня ввергли в беду,Так захотела судьба, и на смерть я как смертник иду».

Только смотреть на него ты подолгу пока воздержись,Будто застенчива ты, и гляди себе под ноги, вниз».

Доброй соседки слова отзвучали в потемках едва,Как услыхал я ответ, и запали мне в душу слова:

«Он, говорят, из таких, что, у женщины взявши свое,Он не нуждается в ней, — вероломец бросает ее».

Тут я воскликнул: «Тебя полюбил я навек и сполна,В сердце на месте твоем не бывала досель ни одна!

Так одари же того, кто не лгал ни в словах, ни в делах,—Неблагодарность же пусть покарает позором Аллах!»

«Сердцем чуешь ли ты…»

Сердцем чуешь ли ты, что подходит пора разлучиться?Кто разлуку знавал, осторожности мог научиться.

Но неверен успех, если даже идешь осторожно,А захочет судьба — и безумному выгадать можно.

Был я брошен друзьями; покинутый, вспомнил былое,Превращает нам память здоровое сердце в больное.

Я любимую вспомнил, подобие легких газелей,Ту, чьи очи как ночь, заклинаний сильнее и зелий.

Как проснулись в шатрах, на двугорбых вьюки возложилиИ ее увезли — словно голову мне размозжили.

Слезы лить запрещал я глазам, но в ответ на угрозыЛишь обильней струились из глаз опечаленных слезы.

С нею близко сойтись было горькой моей неудачей,От родни ее вовсе погиб я в тот полдень горячий.

О Аллах, допусти, чтобы им кочевать недалече,Чтобы знал я о ней, чтоб надеяться мог я на встречи.

Умер я, лишь исчезла вдали ее шея газелья,Напоенные амброй жемчужные три ожерелья.

Я сказал: «Уходи, уходи, караван расставанья,Оскорбленный, вослед повлекусь я дорогой страданья.

Та любовь, что навечной зовется у смертных, — мгновенна,А моя, не старея, пылает в груди неизменно».

Ей сказали: «Клянемся, — следим уже более года,—Он — дурной человек, такова же и вся их порода».

А она двум подругам, ко мне подошедшим случайно,Говорит: «Надо мной он смеется и явно и тайно.

Я боюсь, — говорит, — он изменником будет, наверно,Не умеет отдаривать, речь он ведет лицемерно».

Я сказал: «Сердце жизни! Не верь негодяям заклятым.Кабой ныне клянусь, как клянется сраженный булатом.

Я же страстью сражен, за тобой волочусь я по следу;Не встречая тебя, до могилы я скоро доеду.

Я оправдан уж тем, что тебя домогаться не смею.Как тебе изменю? Госпожа ты над страстью моею.

Об измене твердит лишь безумца язык суесловный.Как тебе изменить, предо мною ни в чем не виновной?

Как же мне изменить? Ведь еще не решенное дело,Продолжать ли терпеть иль опомниться время приспело?»

И сказала она: «Коль любить, то тебя одного лишь!Встречи жди — и еще веселиться ты сердцу дозволишь».

Я ответил: «Коль правда, что любишь, любви в оправданьеМне под Анзар-горой ты сегодня назначишь свиданье!»

«Так да будет!» — сказала и, чуть отстранив покрывало,Пальцев кончики мне и сверкающий глаз показала.

Содрогнулась душа, и я понял: от мук ожиданьяЯ скончаюсь сегодня же, если не будет свиданья.

«…Оказавшись пустым…»