Завтра будет лучше - Бетти Смит

пожал.

Домой Хенни пришел трезвый как стеклышко. Зайдя в комнату спящей дочери и глядя на нее при слабом свете уличного фонаря, он пожалел о том, что они никогда не разговаривали по душам. Будь он красноречивее, он передал бы ей все, что думает, и она увидела бы в его словах чистую правду. Если бы были между ними доверительные отношения, он разбудил бы ее и уговорил не выходить завтра замуж. Он пообещал бы, что их дом чудесным образом изменится, и тогда ей уже не захочется покидать его так рано. Посулил бы появление другого мужчины – более зрелого, мудрого, нежного, более достойного ее.

Нет, все-таки Хенни, даже если бы мог, не стал бы говорить Марджи всех этих вещей, потому что в глубине души знал: они не сбудутся.

Белое свадебное платье, блестя в слабом свете, висело на проволочной вешалке, прицепленной к люстре. Фата, аккуратно сложенная, лежала на стуле, а белые атласные туфельки нетерпеливо высовывали носы из-под кровати. Хенни перевел взгляд на предметы, аккуратно разложенные на комоде: белый молитвенник (он вспомнил, как купил его Марджи по случаю первого причастия), белые детские четки, голубую сборчатую подвязку с ленточками, платочек с кружевной окантовкой.

Старое что-нибудь, что-то чужое,

Что-нибудь новое и голубое…

Эта старинная формула обещала невесте счастье в замужней жизни. Приготовив старый молитвенник, новое платье, взятый взаймы платок и небесно-голубую подвязку, Марджи принесла жертву тому неведомому языческому божеству, которое, по-видимому, до сих пор носилось по ночному небу. (Только сама она называла это просто суеверием.)

Невеста спала спокойно. Волосы, вымытые, завитые и уложенные ровными волнами, защищала голубая сетка. («Она всегда любила этот цвет», – подумал Хенни в прошедшем времени.) Для мягкости и гладкости кожи Марджи нанесла на руки кольдкрем и надела старые лайковые перчатки. Отец пристально посмотрел на нее, но увидел только маленькую девочку, склонившую блестящую головку над бельевыми прищепками, заменяющими ей игрушки.

Выйдя из комнаты дочери, Хенни вошел на темную кухню и сел. Через некоторое время к нему присоединилась Фло. Она сидела тихо, ничего не говоря. Боясь встретить отпор, Хенни неловко взял ее руку в свою.

Фло не высвободилась.

Глава 24

Убрав в шкаф подушки и одеяло, Марджи расправила простыню на складной кровати, чтобы разложить одежду Фрэнки. Достала белую рубашку и поглядела на нее с тоской: после долгой упорной работы утюгом она все равно не выглядела безукоризненно.

– Надо бы мне на какое-то время устроиться работать в прачечную, – сказала Марджи.

– Что? – спросил Фрэнки, который в этот момент брился.

– Ненадолго: только чтобы выведать секрет, как правильно гладить рубашки.

Вода перестала бежать, Фрэнки выглянул из ванной. На его тщательно намыленном лице выделялась темная буква «О» – рот.

– Что ты сказала?

– Ничего.

Фрэнки подождал. Весь в пене, он сам себе казался смешным и ждал, что Марджи заявит: «Ты прямо Санта-Клаус». Мать всегда так говорила, когда видела его за бритьем, и все семейство смеялось. Марджи думала только о плохо отутюженной рубашке. «Если пойти в китайскую прачечную и посмотреть, как они там гладят, – рассуждала она, – то за одну рубашку придется отдать десять центов, но деньги будут потрачены не зря. Запишу это в свою книжечку как „расходы на обучение“». Подняв глаза, Марджи заметила, что Фрэнки чего-то ждет от нее.

– Какой галстук сегодня наденешь: синий или красный? – спросила она.

– Чего? А, мне все равно. – Он вернулся в ванную.

Марджи положила на кровать тот галстук, который больше нравился ей самой (синий в белый горошек), два свежих носовых платка (чисто белый для кармана брюк и белый с полосатым кантом для кармана пиджака), а еще носки (голубые, почти совпадающие по цвету с окантовкой платка). Внимательно оглядев эту аккуратную картину, Марджи почувствовала, что чего-то не хватает.

– Ты чистые трусы надел? – крикнула она.

В этот момент включилась вода, значит, Фрэнки не слышал. Марджи зашла в ванную сама и увидела, что трусы на нем вчерашние.

– Я положу тебе свежие, – сказала она, повысив голос, чтобы перекричать воду.

– Чего?

Марджи не стала повторять, потому что знала: Фрэнки все прекрасно понял, а привычка переспрашивать, перед тем как ответить, у него от нервов.

– Эти еще чистые, я их только вчера надел, – сказал он.

– Надень все-таки новые.

– Зачем? Кто увидит?

– Никто. Надеюсь, – сказала Марджи с улыбкой и подождала, пока Фрэнки улыбнется в ответ. – Просто я хочу, чтобы ты чувствовал себя ухоженным.

– Так у тебя прибавится стирки.

– Ну и ладно. Когда много стираешь, день кажется не таким долгим.

– Только не начинай опять про то, что хочешь вернуться на работу, – произнес Фрэнки предостерегающе.

– Да разве я… Хорошо, Фрэнки, не буду.

– Я надену чистые трусы, – уступил он и наклонился над раковиной, чтобы ополоснуть свежевыбритое лицо прохладной водой.

На его худой согнутой спине проступили позвонки, отчего он стал выглядеть беспомощным и уязвимым. Поддавшись импульсу, Марджи обняла его за талию и поцеловала в плечо. Он выпрямился. Лицо, отраженное в зеркале, выразило смущение.

– Не надо, Марджи, – встревоженно запротестовал он.

– Иди ко мне, – пробормотала она и, крепко обхватив его обеими руками, положила щеку ему на спину.

Застыв, он несколько секунд терпел, а потом сказал:

– Я опоздаю на работу.

Она отпустила его, он зашел в комнату и надел рубашку. Марджи часто задумывалась о том, почему он так смущается от ее прикосновений, почему считает, что любовью можно заниматься только глубокой ночью, сопровождая ласки боязливым шепотом. Иногда она спрашивала: «Кто нас услышит?» – а он зажимал ей рот рукой и говорил: «Ш-ш-ш!» Днем же, если она отваживалась просто поцеловать его в щеку, ему становилось так неловко, словно у стен их квартирки были зоркие глаза и насмешливые рты.

Отворачиваясь, чтобы Фрэнки мог переодеть трусы (он не любил, когда она видела его голым), Марджи подумала, что в человеке все бывает не просто так. Видимо, в детстве он слишком часто слышал от родителей скабрезные шутки и потому привык думать о любви как о чем-то грязном. Да, скорее всего, так и было. Мистер Мэлоун и сейчас постоянно сыпал непристойностями. А еще дети, с которыми он играл во дворе, наверное, шушукались об отношениях между женатыми людьми как о чем-то постыдном. «Правда, все слышат на улице всякие гадости, – рассудила Марджи, – но на кого-то это не влияет, а на кого-то влияет…»

– Боюсь опоздать, – сказал Фрэнки, прерывая ее размышления.

– Не опоздаешь, – успокоила она его. – Я быстро сбегаю за булочками.