Капля духов в открытую рану - Катя Качур

и реже. Будучи все детство звенящей отличницей, сейчас она стала понимать обреченные взгляды мам ее непутевых ровесников. Никусины учителя отчитывали ее, выговаривали, угрожали наказанием, исключением из школы, обвиняли, бичевали. За всеми их словами стоял упрек: «Ну что же ты, мамаша! С кем же спуталась, как же ты вырастила такого ребенка!» Нехорошев в воспитание Ники не вмешивался. Он тоже не верил, что от него могло получиться такое странное существо, и мысленно винил во всем Асю, будто она что-то скрывала от него в момент, когда он был без памяти влюблен. Во всех Никиных выходках Ася брала огонь на себя, пыталась оставаться хорошей мамой. Они каждый день садились друг напротив друга, Ника с инструментом, Ася – с развернутым в ее сторону пюпитром. Ноты Никуся читать отказывалась, а потому Ася называла их словами и показывала, на какой струне и каким пальчиком зажать. Никуся мазала, Ася упорно добивалась чистоты звучания. Когда что-то получалось, она садилась за белую клавишную «Ямаху», купленную специально для этого случая, и играла сложный аккомпанемент. Никуся уставала, срывалась, кричала, Ася орала на нее в ответ. Хорошей быть никак не получалось.

Ночами Асе снился любимый сон: среди пшеничного поля она сама сидела за виолончелью в струящемся платье из кремового шифона и фантастическим Никусиным звуком играла не известную никому музыку. Затянутое пеленой небо аккомпанировало ей многоголосными арпеджио, ткань платья летела вслед за мелодией, сердце рвалось от тоски и блаженства. Она мечтала сидеть в зрительном зале лет пятнадцать спустя и видеть такую вот шифоновую Нику на сцене знаменитого концертного зала.

На первом же новогоднем экзамене ученики Константина Петровича, как ни странно, показали весьма приличный результат, и виолончелиста решили пока оставить в школе. На концерте для родителей Ася заливалась слезами умиления, видя, как первоклассники Костика копируют его манеру, как артистично взмахивают смычками, как уходят в себя и возвращаются в конце произведения из десяти нот очищенными от мирской суеты. Никуся тоже сложнейшим консерваторским вибрато выдала нехитрую пьеску про бабочку и сорвала овации взволнованных мам и бабушек, заполнивших небольшой зал. «Все не напрасно, – рассказывала Ася Нехорошеву вечером. – Вдруг это и есть настоящее? А все, чем живем мы – пустое, привычное, наносное». Нехорошев вздыхал и устало произносил: «Ась, ну почему суп холодный?» – «Ты долго шел», – оправдывалась Ася. «Значит, нужно было подогреть еще раз», – резюмировал он.

Глава 28

Славочка все же взял билет на самолет до Ставрополя и сразу забронировал место на автобусный рейс до станицы Полтавской. Дарья Сергеевна хотела ехать с ним, но разболелась варикозная нога, и врачи категорически запретили ей перегрузки. Сайгонский тоже выражал опасение по поводу сомнительной поездки, однако Славочка настоял на одиночном путешествии. В бизнес-классе были только два пассажира, самолет разогнался, Славочка прочитал про себя «Отче наш» и загрустил. Тонкая стюардесса принесла ему кофе и плед, заглядывая в глаза и пытаясь найти хоть какую-то ответную вспышку, но тщетно. Он до сих пор винил себя в распаде трио и потере друга. Костик выполнил возложенную на него миссию. Ванесса долгие месяцы провела в его объятьях и начала значительно тоньше играть. Трио стало набирать популярность. Славочка сначала выдохнул, предложил Сайгонскому альтернативный свадьбе информационный повод – измену невесты с участником группы. Сайгонский рассказал эту новость репортеру газеты «Жизнь» Севе Брукину с пометкой «только между нами», и глянец вместе с желтыми передачками на ТВ запестрили фотографиями известного струнного ансамбля. Сначала Славочку это забавляло, но потом в коридорах консерватории он услышал за спиной шепоток «олень», а вскоре это стало его негласным обидным погонялом. Славочка занервничал, начал придираться ко всем на репетициях, орал на Костика, когда тот опаздывал, и даже устроил Ванессе сцену ревности.

– Ну, давай, – сказала она едко, подтягивая его к себе за галстук. – Давай, возьми меня! Не хочешь? Или не можешь?

Славочка отшвырнул Ванессу под совершенно истеричный и безумно обидный ее хохот, а наутро придавил Костика к стене в коридоре филармонии.

– Время 9.15, понимаешь, о чем я?

– Прости, Славик, опять препирался с Машкой, она ревнует, устраивает мне истерики каждую ночь. Просто не высыпаюсь.

– Мне надоело все, понял?

– Хорошо, я не буду опаздывать.

– Мне надоело, что ты трясешь мудами направо и налево, а меня при этом называют оленем.

– Слав, ну ты реально олень, это же была твоя, то есть наша общая затея. Что не так? Каждый получил то, что хотел…

Славочка в бессилии отпустил Костика и жесткой походкой направился в репзал. В этот раз все долго настраивались, подкручивали колки, просили ЛидьВасильну дать «ля», канифолили смычки. Затем вступили. Шостакович, и без того нервный и болезненный, принял скандальный характер, Ванесса потеряла темп, у Костика упали ноты с пюпитра, но он продолжал играть по памяти, по ходу добавляя свои элементы.

– Здесь синкопа! – внезапно остановившись, заорал Славочка и ткнул смычком Костика в спину.

Костик поднял ноты и сунул их в лицо другу.

– Где, блин, синкопа, проснись! У Шостаковича нет синкопы. В отличие от твоей гребаной трактовки.

– Гребаная? Может, ты будешь сидеть по ночам и расписывать партии фортепиано на две чертовы скрипки и твою задротную виолончель?! – Славочка стал багровым. ЛидьВасильна закрыла лицо руками.

– А почему бы и нет? Уж, думаешь, не справлюсь?

– Кто? Ты? И Ванессу трахнуть, и Машку, и партитуру расписать? Не треснешь?

– Может, тогда ты будешь трахать Ванессу? А заодно и Машку? Способен на это, маменькин сынок? – Костик, наверное, впервые в жизни орал.

– Алкаш чертов, если б не я, просил бы милостыню на помойке! – Славочка швырнул скрипку на деку рояля и вышел, расколов пинком хлипкую дверь на две неравные половинки.

На следующий день Костик не пришел на репетицию, не было и Ванессы. У Славочки раскалывалась голова, но он надеялся, что все будут в сборе, и драма утихнет сама собой. Ванесса пришла на час позже, без инструмента, и сообщила, что уезжает на родину, что уже потребовала у Сайгонского рассчитать ее с учетом морального ущерба и форс-мажорных обстоятельств. Сайгонский сам набрал Славочку и тихо сказал:

– Не вини себя. Рано или поздно все бы и так закончилось. Отдохни и начинай готовить сольную программу.

Самолет покачался над желтеющими степями и жилками рек и приземлился, подскакивая на нешлифованном асфальте, как на стиральной доске. Славочка незаметно перекрестился. Дорога к цели была нескончаемой. Автобус до Ставрополя как-то еще напоминал современные средства передвижения, а вот до станицы Полтавской пришлось ехать на старом оранжевом «Икарусе» с колото-резаными