Капля духов в открытую рану - Катя Качур

«Он что, ее муж? Нет, интересный, конечно, мужчина. Но такой ста-а-арый для нее». Как бы он хотел, чтобы это был ЕГО ребенок, как бы он летал. Пашина жена с сыном проживали в Италии, где осели после его последней работы на корпункте в Милане. Он считал себя свободным. Конкретно для Аси. И только для нее.

В это время в Москве обдумывалась идея памятника в деревне Протуркино. Объявили конкурс, в котором выиграл малоизвестный питерский архитектор Орешников, чьими странными скульптурами в Северной столице были оборудованы центральные детские площадки. Ася встречалась с Орешниковым в кафе, рядом с огромной надутой свиньей, неподалеку от Останкино. Они пили кофе, Ася жестикулировала.

– Понимаешь, Жень, там такая прошибающая история: село было в оккупации несколько месяцев. Немцы, как ни странно, с местными жителями жили дружно, не мародерствовали, девок не насиловали. Молодые солдаты даже жались к нашим женщинам, как к матерям. Возле села было озеро, где до осенних холодов гостили лебеди. Представляешь, такой рай: леса-поля до горизонта, синяя вода, белые птицы парами. Фашисты офигели. Жили там как на курорте, кто-то роман завел. А потом был дан приказ деревню оставить, жителей уничтожить. Немцы перепились вусмерть. Согнали большинство семей на центральную улицу. А их никто не боится. Женщины стоят, улыбаются, мужики зубы скалят, детишки бегают вокруг. Девочка одна подошла к их командиру и протягивает ему мишку плюшевого. Он мишку вырвал, подбросил вверх и на глазах у всех прострелил его в воздухе. Люди помялись, не поняли. Девочка заплакала, закричала так страшно. Он и разрядил в нее весь автомат. А потом и всех остальных уложили. Оккупанты рыдали, двое покончили с собой после расстрела. Командир рехнулся, побежал на озеро и начал палить в лебедей. Говорят, по воде будто белый хлопок плавал со следами кармина. А гора трупов долго лежала потом под открытым небом. Те немногие, кто не пришел на площадь и остался в живых, рассказывали, как над мертвыми неделю кружились лебеди вперемешку с воронами. Синее небо, белые лебеди, черные вороны, леса-поля до горизонта, бездыханные тела и на воде окровавленный хлопок. Такая картина…

Орешников дрожащей рукой что-то машинально чертил на салфетке.

– Я понял, – сказал он, прижимая почирканную салфетку к глазам. – Я сделаю так, что все будут рыдать.

На памятник был открыт сбор средств по всей стране. Ася еженедельно в эфире подводила итоги, сообщала, сколько уже удалось собрать. Потом поехала в Протуркино, чтобы обсудить с селянами, где и как строить. Народ собрался в актовом зале протуркинской школы и уставился на Асю. Она стояла с лазерной указкой возле экрана, куда спроецировали модель скульптуры Орешникова: треугольник, внутри которого ворон клевал лебедя. Орешников не был реалистом, он видел мир по-своему. Рваная, шероховатая поверхность его работ, нарушенная геометрия, части тела, соединенные в непривычном порядке, столичных жителей и иностранцев давно не шокировали. Они видели в этом какую-то свежую энергию и в целом одобряли творца. Но протуркинцы памятник освистали.

– Мы хотим стелу! – вскочила после Асиного выступления плотная женщина в заношенном пуховике.

– Дайте нам деньги, которые вы собрали, наши мужчины сделают стелу! – поддержали ее остальные.

– В смысле… стелу? – Ася попыталась смягчить нападки. – Стелы стоят на каждой станции, на каждом полустанке в нашей стране. Давайте подойдем к памятнику творчески…

– Представьте нам другие варианты, этот нам не нравится! – пробасил хриплым голосом суровый мужик в высоких резиновых сапогах.

– Зачем вы нас всех перемутили? Мы несколько месяцев только и обсуждаем, что нам дадут деньги! Наш Ренат возведет стелу, он такие дома строит, закачаешься! А на оставшееся бабло мы отремонтируем школу! У нас еще живые дети есть! – кричала баба в пуховике.

– Ты-то наверняка своего ребенка в столичную школу отдашь, с отоплением! – визжала тощая молодая женщина в куртке, наброшенной на халат.

– Зачем вашему Орешникову наши деньги? Он и так их лопатой гребет! – слышались крики с галерки.

Ася включила все свою дипломатию, но толпа сатанела на глазах и жаждала крови. Градский попытался вступиться за памятник Орешникова своим левитановским голосом, но был освистан. И лишь рык водилы, который от скуки ходил по пятам за съемочной группой, сдул протуркинцев к задним рядам стульев.

– Мо-о-олчать, уроды! Вас тут на халяву по телевизору показывают, деньги для вас собирают, козлы вонючие. Памятник вам сделали из чистого золота… с бронзой. А вы, мудачье, недовольны? А закрыть к ядерным феням ваш молокозавод? Рената вашего в налоговую сдать. Ниче? Нормально?

Народ замолчал. Ася отвернулась к окну и закрыла лицо руками. Семимесячный ребенок обиженно пихался в ее животе. Она понятия не имела, куда направили собранные деньги. Ей нечего было сказать этим людям.

Возвращались в Москву ночной дорогой. Как только появилась связь, Ася набрала Орешникова:

– Жень, сколько канал заплатил тебе за скульптуру? – спросила она напрямую.

– В смысле, детка? Это мой личный подарок селу Протуркино. Деньги перевели в местную администрацию.

Ася приехала домой абсолютно разбитой. В слезах рассказала Нехорошеву обо всех приключениях.

– Пора тебе уходить в декрет, слишком опасно нервничать на таком большом сроке, – заключил он.

– Андрюша, ты о чем сейчас? Эти люди имеют право на свою гребаную стелу. Это их матери хоронили односельчан, сгребали детей в огромную яму. Это они живут на этой земле, если им хочется иметь эту чертову стелу, а не изыски Орешникова, тем более сделать ее своими руками, сэкономить и починить школу, то почему не дать им это право?

– Девочка, ну они же растащили деньги, они сделали свой выбор. Успокойся, забудь об этом.

– Надо узнать, кто их растащил! – Ася тяжело дышала. – Надо начать расследование! Я пойду к руководству и хочу, чтобы ты меня поддержал.

– Какое расследование, ты в своем уме? – возмутился Нехорошев. – Никуда ты не пойдешь, и поддерживать тебя я не буду.

– Пойду.

– Хочешь, чтобы на нервах случился выкидыш, чтобы наш ребенок родился дебилом?

– Тогда пойди сам!

– Ася, ты все сделала, чтобы за этим материалом следила вся страна. Чтобы мамы с папами начали читать детям книге о войне, чтобы их чада захотели пойти на военный фильм, чтобы они отказались от бутылки колы и сдали свои карманные деньги на памятник погибшим. А теперь ты хочешь всем сообщить, что благое дело превратилось в историю о расхищении денег? Хочешь очернить святое? Тебе просто нужно отвести последний майский эфир, рассказать, как жители несказанно рады памятнику, и уйти в декрет. Все остальное – не твое дело.

Ася рыдала, ей было нестерпимо стыдно. Она больше не ездила в Протуркино. Двумя неделями позже