Капля духов в открытую рану - Катя Качур

Орешников лично поехал устанавливать свой шедевр, взяв одного лишь оператора. Отсматривая запись на бетакаме[20], Ася с удивлением увидела крупные планы тех людей, которые еще недавно готовы были порвать ее на куски. Они казались вдохновенными, у некоторых текли по щекам слезы. На общаке[21] было видно, как мужик в резиновых сапогах с почтением трясет руку тогдашнему водиле.

– Черт знает что, – сказала она вполголоса. – Чем дольше живу, тем меньше понимаю этот мир.

А через неделю после Девятого мая Асе передали заметку в «Комсомольской правде» Вологодской области: «Журналистка и ведущая Анастасия Кречетова присвоила деньги протуркинцев – так говорят местные жители, которые собирали средства на памятник».

– Если канал не напишет официальное опровержение, я подам заявление об увольнении! – рыдала Ася в кабинете руководства.

Пухлый директор гладил ее по голове.

– Конечно, Настя, тебе нужно успокоиться. Впереди – главное событие в твоей жизни. Иди и рожай, мы разберемся. «Комсомолка» местного разлива извинится как миленькая. Корреспондента, перевравшего факты, заставим уволить, протуркинцам перекроем газ.

– У них и так в школе нет отопления. – Ася всхлипывала.

– Забудь о них. Знаешь поговорку «Не делай добра, не получишь зла».

– В чем добро, Вячеслав Палыч? Им на хрен сперлась наша акция, они не получили денег… Или получили, но не они…

– Слушай, про них рассказали, об их существовании напомнили, к ним потянулись благотворительные организации, им на халяву воздвиг скульптуру Орешников. Теперь к ним будут возить экскурсии… Разве мало для Задрищенска с численностью населения в пятьсот человек?

– А деньги-то где?

– Да я откуда знаю? Иди рожай… Придешь – поручу тебе новую программу.

Было больно, схватки выкручивали бедра, врач еще не подъехал. Легкий наркоз, который по каплям входил в Асину вену, оживлял в сознании какой-то бессмысленный мусор.

Вот молодой Градский на обложке журнала «Огонек». Красивущий оператор, с черным лицом и синими глазами, в каске и с камерой в руке вылезает из угольной шахты. Белые зубы слепят, словно прожекторы. 1970 год.

– Хорош, чертяка! Попасть на обложку глянца дорогого стоит!

Ася хвалит Градского, он грустно улыбается, поднимая соболиную бровь: «Жаль, что ты еще тогда не родилась».

– Дай стать на цыпочки в твоем лесу, на том конце замедленного жеста… – Скала проникновенно читает стихи. Это абсолютно не вяжется с его медвежьей тушей и вырубленными чертами лица, но безумно трогает Асю. Он прижимает ее к стене небольшого аэропорта перед вылетом делегации в Москву, сердце колотится, она встает на цыпочки, поднимает голову, но так и не достает до его подбородка.

Радужки-хамелеоны Нехорошева внимательно следят за беглыми пальцами Аси, когда она играет на расстроенном рояле в заброшенном Доме культуры. Они забредают туда, гуляя по осеннему Измайловскому парку. Нехорошев любит попадать во временные порталы Москвы, прекрасно знает с десяток таких мест и с удовольствием водит с собой Асю. Он будто помещает их роман на открытки и собирает в отдельный и самый дорогой для него альбом.

Кто-то тычет Асю в спину. Странная тупая боль разливается по всему телу. Она оборачивается, перед ней плывет лик двенадцатилетнего мальчика с нимбом над головой и вскинутой скрипкой. «Фальшивишь», – говорит он сладким голосом и превращается во взрослого мужчину. На эту метаморфозу Асина грудь наливается молоком и начинает фонтанировать. Он зажимает сосок ладонью и улыбается: «С этого момента начнем еще раз, еще одна попытка, еще раз, еще…»

– Еще раз! – кричит врач Ольга Даниловна, успевшая как раз к тому моменту, когда показалась пушистая головка. – Давай, девочка, дыши и тужься!

Ася кричит не своим голосом, делает последнее усилие и с облегчением падает куда-то в пропасть. Через минуту ей на грудь кладут маленькое нечто, которое молчит и хмурит мокрые бровки.

– Эй, подруга, давай-ка покричим, а то получишь плохую оценку! – Акушерка хлопает ребенка по спинке, но мокрое существо презрительно поворачивает головку и с неодобрением кряхтит.

– Ничего себе, игнорирует! – смеется Ольга Даниловна. – Давай пеленать!

Ася будто во сне видит, как маленькое тельце ловко трясут, вытирают, оборачивают, а оно только лениво отбрыкивается: «Отвали!»

– Встаем, мамаша, и идем в коридорчик, на кушетке тебе постелили. Палата только к ночи освободится, так что денек полежишь за ширмой.

Ася паучьей походкой движется в кишкообразное пространство коридора и опускается на узкую кушетку. Через двадцать минут ей приносят завернутого в тугой кулек ребенка. Он сопит и осознанным сконцентрированным взглядом окидывает лицо матери.

– Привет, – слабым голосом говорит Ася. – Да ты тут не в первый раз, я погляжу?

– Видели, знаем, – отвечают велюровые темно-серые глазки, распухший носик смешно морщится. – Ну так с кем я на этот раз?

– Я твоя мама.

– Я это поняла. Как зовут?

– Ася. А тебя?

– Ну пусть будет Ника.

– Ты такая смешная! Никуся. Они замотали тебя в драненькое клетчатое одеяло, с дырочками на голове. И пеленка в линялый цветочек, тоже драненькая.

– То есть тот факт, что ты лежишь в коридоре, тебя не смущает?

– Нет, я же с тобой лежу, так хорошо…

– Сфотографируй меня, что ли?

– Телефон остался в рюкзаке Нехорошева.

– Это кто?

– Твой папа.

– Он хороший? – Ника хмурит лобик.

– Очень хороший. – Ася нажимает кончиком пальца на Никин нос и улыбается.

– Ладно, посмотрим… Не топчи мне нос. – Никуся чихает. Ася смеется, целует ее в щечки и лобик.

– Первые два дня не целуем младенца и не дышим на него во избежание заражения. – Сердитая санитарка моет пол под Асиной кушеткой. – Что за моду взяли – отдавать ребенка матери сразу, как вылезет. Они – бабы полоумные, не знают, что с ним делать.

Ника недовольно косится на санитарку.

– Мы здесь не одни? – спрашивают велюровые глазки.

– Это люди. Их много вокруг.

– Мамочка, вашему ребенку поставили семь баллов из десяти. Кричал плоховато, – заявляет подошедшая акушерка.

– Мы с тобой не тянем в отличники, – говорит Ася.

– Плевать я на это хотела.

– Может, покричим, покажем, на что способны?

– Хочешь на мне заработать высокий рейтинг? – Никуся жмет губки.

– А ты упрямая, – смеется счастливая Ася.

– То ли еще будет. – Ника зевает и забавно жмурится.

Пол сливается с потолком, Ася входит в какой-то облачный туннель, берет в свою руку Никусину теплую ладошку, и обе, мать и дочь, растворяются в серебристом тумане…

Глава 27

Никуся оказалась крепким орешком. Все, что было очевидно и не нуждалось в доказательствах для Аси и Нехорошева, она воспринимала лишь как один из возможных вариантов действия. Слово «нельзя» и «нужно» не значили ничего. «Ты обязан» и «это твой долг» летели