Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

241. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

22 октября 1884 г.

Милый, дорогой, бесценный друг!

Как редко я пишу Вам! Как это непривычно и странно для меня, что я принужден лишь краткими и нечастыми извещениями ограничивать свою корреспонденцию с Вами.

“Евгений Онегин” прошел с успехом. Меня вызывали много и сделали овацию с поднесением венка. Мне, конечно, это было приятно, но, к сожалению, вся эта масса волнений и эмоций привела к тому, что со мной в театре случился страшный нервный припадок, от которого вот уж третий день не могу еще вполне оправиться. Исполнением и отношением ко мне дирекции и артистов я очень доволен. Лучше всех была Павловская и Прянишников. По случаю траура, государь не мог быть на первом представлении, но будет на втором, и мне говорят, да я и сам нахожу, что нужно до тех пор дождаться. Между тем, чувствую, что следовало бы поскорей поехать куда-нибудь отдохнуть.

Вера Римская-Корсакова, как Вы уже, вероятно, знаете, благополучно разрешилась от бремени. Я очень сожалел, что не мог услужить Софье Карловне ложей. Она была нездорова и не могла ехать.

В конце недели думаю уехать в Москву и потом, быть может, до самого Рождества пробуду в Каменке, куда хочу отправиться после недельного пребывания в Москве. Так как во всем этом нет ничего верного, то прошу Вас, дорогая моя, в случае, если будете писать, адресовать в Москву, в магазин Юргенсона.

Желаю Вам здоровья и всякого блага.

Неизменно и беспредельно преданный

П. Чайковский.

242. Чайковский - Мекк

С.-Петербург,

28 октября [1884 г.]

Милый, дорогой друг мой!

Планы мои изменились. Я еду за границу, а не в Москву. Случилось это по той причине, что я дал слово навестить бедного Котека, страдающего чахоткой, живущего в Швейцарии, в Граубюнденском кантоне и умолявшего навестить его. Я хотел посетить его по дороге в Италию, в январе, но на днях я узнал, что он очень плох, и, боясь не застать его уже в живых, хочу поехать прямо туда, дабы впоследствии не мучиться укором совести, что я не исполнил желания умирающего. Бедный Котек! Летом еще. я получил от него письмо, что у него чахотка, но что он надеется совершенно поправиться здоровьем, ибо болезнь захвачена вовремя. Я верил этому, но оказалось, что, как все чахоточные, он считает себя вне опасности, тогда как смерть на носу. Я видел на днях одну из здешних музыкантш, встретившую Котека в Тироле летом, и от нее только я узнал истинную правду. А в то же время пришло письмо от бедного больного, живущего в полном одиночестве и просящего как милости, чтобы я приехал. Я хочу и должен ехать, хотя это и очень тяжело. Думаю, если обстоятельства позволят, возвратиться в Москву в декабре и поселиться с Вашего позволения у Анны и Коли. А впрочем, всё зависит от того, в каком положении я найду бедного больного.

“Евгений Онегин” продолжает иметь здесь успех. Третьего дня было второе удачное представление.

Нет слов, чтобы высказать степень моей усталости от петербургской жизни.

Адрес мой: Schweiz, Graubunden, Davos Platz, Kurhaus Holzboer.

Будьте здоровы, дорогой, бесценный друг.

Ваш П. Чайковский.

243. Чайковский - Мекк

Берлин,

3/15 ноября 1884 г.

Милый, бесценный друг!

Я только что приехал в Берлин, куда должен был прибыть тремя днями раньше, но меня уговорили остаться на лишних три дня в Петербурге, уверив, что государь наверное будет на четвертом представлении “Онегина”. Однако ж, представление это состоялось без государя. Никто не может понять, почему, выразивши желание, чтобы “Евг[ений] Он[егин]” был поставлен, и обещав быть на первом представлении, он до сих пор не приехал ни разу. Говорят, что Петербург для него в настоящее время опасен. Как бы то ни было, но я уехал из Петербурга под очень хорошим впечатлением. Не знаю, что будет дальше, но, судя по четырем блестящим первым представлениям, мой “Онегин” нравится петербургской публике и имеет настоящий успех, чего, признаться, я и не ожидал.

Получили ли Вы, дорогая моя, мое последнее письмо из Петербурга, в коем я извещал Вас, что еду прямо за границу для посещения Котека, который, говорят, очень плох и приговорен к печальному исходу болезни легких. Я намерен пробыть там недели две, заехать потом в Париж и, если возможно, к половине декабря вернуться в Москву, где пятнадцатого и двадцать второго исполняются два моих новых сочинения, очень интересующих меня.

Ужасно давно не имел я о Вас известий. Не знаю, доходят ли до Вас мои письма, адресуемые в Вену poste restante. Будучи обеспокоены болезнью Софьи Карловны, Вам теперь не до писем но, если Влад[ислав] Альб[ертович] или Сашок напишут мне что-нибудь о Вас и о себе, буду ужасно рад. Адрес: Schweiz, Graubunden, Davos Platz, Curhaus Holzboer.

Только недавно, в Петербурге, я, к величайшему моему огорчению, узнал, что между Вами и Каменскими моими родными произошли недоразумения, что Вы недовольны ими, что Вы имели причины огорчаться по поводу их отношений к Вам. Ах, боже, как это для меня убийственно грустно и неприятно. Мог ли я ожидать чего-нибудь подобного! Ведь косвенным образом вина в этих недоразумениях на меня падает, ибо ведь я был посредником между ими и Вами. Что сделать, что предпринять, чтобы рассеять неудовольствие? Знаю только одно: умышленной вины с их стороны тут не может быть. Они слишком любят и уважают Вас, чтобы сознательно огорчать Вас. Если я не ошибаюсь, уж если кого винить, так разве Анну. Она должна была предотвратить всякие недоразумения. Анна — отличный человек, но в ее характере есть какое-то отсутствие гибкости, неумение сдерживать проявления некоторой резкости, вследствие чего она иногда ненамеренно может раздражить и восстановить против себя. Надеюсь, что со временем всё сгладится и что Анна своими хорошими качествами и своей любовью к Вам сумеет разрешить диссонанс, зазвучавший в Ваших отношениях к Каменке. В одном только не сомневайтесь, дорогая моя: Анна, несмотря на все свои недостатки, личность честная и хорошая. Если б этого не было, я бы ни за что на свете не согласился содействовать ее браку с Колей. Причина неумения Анны быть оцененной в том, что у, нее, благодаря недостаткам воспитания в родительском доме, где их всех всегда неумеренно баловали и неумеренно при них же превозносили, — преувеличенное, болезненное самолюбие и самомнение. Опыт смирит ее, и Вы увидите, что она будет для Коли хорошей женой, а для Вас — покорной и любящей дочерью. Извините, пожалуйста, что я вмешиваюсь в это дело, но мне невыразимо досадно и больно, что не всё так происходит, как! я бы того хотел.

Я очень наслаждаюсь своим одиночеством и своей свободой. Здесь, в Берлине, меня ожидало письмо Котека, довольно бодрое и успокоительное. Но не следует забывать, что все чахоточные воображают себя накануне выздоровления.

Остаюсь здесь два дня, еду в Мюнхен, где тоже хочу остановиться, дабы посмотреть этот почти незнакомый мне город.

Будьте здоровы, дорогой, милый, бесценный друг!

Всем Вашим усердно кланяюсь.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

244. Мекк - Чайковскому

Вена,

11 ноября 1884 г.

Простите, мой милый, бесценный друг, что я так долго не писала Вам в Graubunden, но у меня такая усиленная переписка с детьми это время, что я совсем изнемогаю от нее. Вот и сегодня это уже третье письмо, которое я пишу, не вставая от стола, но я не хочу уже откладывать написать Вам хотя несколько слов.

Соне моей лучше, слава богу, но она ужасно слаба, и это, конечно, меня до крайности беспокоит.

Я Вам писала в Москву, но, должно быть, Вам не переслали моего письма; боюсь, что и это не застанет Вас уже в Graubunden.