Гончарный круг (сборник) - Аслан Кушу

– Газиз! – окончательно растекся и выдал тот.

– Стоило мне и самому догадаться! – довольно заключил Осман и вышел.

Зная Газиза как очень опасного человека, Осман понимал, что нахрапом его не взять, и блиц-криг, который он провел с Амиром, здесь не пройдет. И чтобы обезопасить себя и иметь некоторое преимущество перед этим «боксером», расстегнул на входе к нему кобуру.

Газиз встретил участкового спокойно, потроша кухонным ножом апельсин.

– Чем обязан визиту столь высокого гостя? – усмехнувшись в усы, поинтересовался он.

Во взгляде Газиза сквозило пренебрежение.

– А тем и обязан, – ответил Осман и приказал, – нож убери!

Газиз снова усмехнулся, но нож отложил.

– Вот смотрю я на тебя, – присел за стол Осман, – без году неделя в ауле, а уже возомнил себя черт знает кем. Власть местную не признаешь, не уважаешь.

– Я честный предприниматель, – сказал Газиз, – закон не нарушаю, исправно плачу налоги.

Осман некоторое время с тем же пренебрежением, что и Газиз недавно, смотрел на него, а потом бросил:

– Он, видите ли, честный предприниматель! Наслышаны. Не валяй дурака!

– С прошлым я давно завязал, – тихо закончил Газиз. – И потом, не пойман, как говорится, не вор.

– Пойман! Пойман! – приподнялся Осман.

– О чем это ты? – недоуменно посмотрел Газиз.

– Не буду ходить вокруг да около, – продолжил участковый. – Я только что от Амира, он во всем сознался!

– В чем? – спокойно спросил Газиз.

– А в том, что ты заказал убийство Теучева!

Газиз призадумался и ответил также спокойно:

– Ну, это меняет дело.

Затем он потянулся к апельсиновой коре и ножу, чтобы убрать их со стола.

Осман же не понял, не выдержал и выхватил пистолет.

– Нервишки сдают, капитан? – вновь усмехнулся Газиз и как ни в чем не бывало, повернувшись к стволу спиной, бросил апельсиновую корку в урну, а нож – в выдвижной шкаф.

Осман положил пистолет обратно и вытер выступившую на лбу испарину.

– Я дорого заплачу за твое молчание, – сказал Газиз.

– Я не продаюсь, – ответил Осман, не торопясь купиться и набивая цену.

– Как ни прискорбно, все в этом мире продается и покупается за большие деньги, – уверенно заключил Газиз.

Он сделал предложение и ждал. Делая вид, что переживает и борется с соблазном, участковый молчал, а потом, словно окончательно подмытый волнами утес, рухнул:

– Сколько?

– Двадцать пять тысяч! – ответил Газиз.

– Деревянных?

– Нет, долларов.

Осман почесал за ухом и подумал: «Не так уж он опасен этот Газиз. Поднажму, может, даст и больше» и надавил:

– Пятьдесят!

Газиз согласно кивнул и пошел к шкафу за спиной участкового. Доселе осторожничавший Осман, довольный сговорчивостью клиента, хотя и повернулся за ним вполоборота, но все же в некоторой степени бдительность притупил. Из рукава Газиза выскользнула шелковая удавка и обвила его шею. Газиз дернул ее и затянул. Как будто огромная лампа взорвалась у глаз Османа, а затем свет совсем померк в них.

«Тебя легче убить, чем прокормить!» – подытожил содеянное Газиз, опрокидывая обмякшее тело на диван. А потом, закурив сигарету, еще несколько минут говорил с трупом: «Ишь, что надумал! Шантажировать меня? Денег он захотел! Не учел, что я очень трудно расстаюсь с ними, и никогда не даю тому, кто их не заработал». Он достал из нагрудного кармана Османа документы, деньги, которые недавно передал Амиру, из кобуры – пистолет. Документы вместе с милицейской формой, оставив участкового в одних кальсонах, сжег в печи. И этой же ночью выехал на замерзшую реку, прорубил лед на стремнине и пустил под него тело убитого. Потом, спрятав в рукаве ту же удавку и вооружившись на всякий случай пистолетом Османа, поехал к Амиру. Как нельзя кстати после нескольких морозных солнечных дней повалил снег, заметая следы преступления. «Бог все видит, – подумал Газиз, наблюдая, как еле справляются со снегом дворники на лобовом стекле, – не хотел я браться за старое – довели! Видит бог и помогает мне».

…А пес тем временем, подвывая в сырой конуре, по-прежнему ждал чуда, и казалось, что сила этого ожидания, как океанская стихия, бросает по волнам утлый челн человеческих страстей, все приближая и приближая этот горький сюжет к развязке…

Амир же, ничего не зная о происшедшем, готовился к побегу. Он хорошо понимал, что, если Осман и Газиз даже и заключили двойственный союз молчания, ему все равно от этого не будет легче. Газиз никогда не простит предательства, а Осман, человек по характеру вредный, несмотря на то, что он отдал ему весь свой гонорар, наверняка превратит его жизнь в ад. «Да и может ли быть тайной то, что знают три человека?» – думал он и собирался. А на улице совсем разыгралась метель. И он надел свой теплый ватник, ушанку из собачьего меха, которые купил, еще работая на Севере. Хотя и сообразил в горячке, почему Осман его бил валенками, все же натянул и их, сложил в рюкзак необходимые на первое время вещи, в карман – копившиеся на черный день деньги, за пояс заткнул охотничий нож. До райцентра, в котором он хотел укрыться на первых порах, было не близко. И в непогоду преодолеть этот путь пешком представлялось делом не из легких. Поэтому Амир еще раз решил воспользоваться Асой и направился к подворью Заура. Пес учуял его, когда он только подошел к калитке. И как бывало на охоте, когда он выслеживал добычу, Хаблау сначала вытянул голову, прислушался и присмотрелся, а затем притаился, ожидая удобного момента для нападения. Амир значения собаке в конуре не придал и, зайдя в сарай, вывел пофыркивающую недовольно Асу, надел уздечку, попытался запрыгнуть на нее. Но не тут-то было. Как только Амир оторвался от земли, пес, метнувшись молнией, схватил его за щиколотку и потащил обратно на снег. «А-а, псина!» – завопил он, пытаясь сбить с себя Хаблау, а потом полез за ножом. Сделал несколько попыток ударить собаку в холку, она уворачивалась, силясь перехватить зубами руку, но последний удар все же достиг цели. Пес взвыл, но рвать одежду того, кто покусился на добро хозяина, не перестал.

Вой Хаблау разбудил Мета. Он протер глаза, прислушался. Вой перешел в прерывные рыкание и визг. По всему было видно, что собака с кем-то борется. «Волк!» – предположил Мет, быстро вскочил, оделся, захватил ружье и вышел на улицу. «А что, если волк не один?» – подумал он в дороге и, свернув к Инверу, к тому, кто копал с ними могилу Теучеву, попросил созвать аульчан, а сам поспешил к дому Заура.

Не все предположения Мета оправдались, и он увидел Хаблау, неистово боровшегося во дворе с человеком, насилу оттащил пса, закрыл в сарае. И только потом дернул за ногу того, кто с головой лежал в сугробе. Уставший от борьбы Амир обмяк, потяжелел, и валенок легко слез с его ноги. Некоторое время Мет рассматривал обувь, затем вновь бросился к сугробу, приподнял за грудки лежавшего в нем. «Амир?» – удивился он. Тот застонал, что-то пробормотал в кровь искусанными губами, еле отстранился, присел, схватился за лицо и стал мотать головой, как китайский болванчик.

Во дворе сошлись аульчане. Мет потрогал на Асе уздечку и прошептал: «Негодяй, – а потом громче: – Убийца! Упек Заура в тюрьму, а теперь за его добро взялся!».

В это же время в аул въехал Газиз. Когда свет фар выхватил сквозь редкий и низкий штакет подворья группу аульчан и сидящего на снегу человека, остановился.

– Это все он, свалился шайтан на мою голову! – закричал сидящий, поднялся и, покачиваясь, пошел к машине.

Газиз узнал Амира, быстро развернул внедорожник, рванул в метельную ночь. Выхватив у Мета ружье, Амир дважды выстрелил вслед, но на сей раз не попал. А в ночи еще долго слышалось урчание уходящего по бездорожью джипа.

Амир сознался в убийстве Теучева, и его осудили. Хватились на следующий день и Османа, но нашли не сразу. Его тело, зацепившееся в весенний паводок за прибрежную корягу, обнаружили в низовье реки рыбаки. Газиза же больше никто не видел, если не считать челноков, ездивших в Турцию за товаром, которые встретили на одном из стамбульских рынков очень похожего на него человека. И даже окликнули. Он повернулся, потом быстро растворился в пестрой толпе. А через несколько лет газеты и телевидение в рубриках международных криминальных новостей передали, что на автостраде под Варшавой взорван в машине крупный кавказский авторитет Мамай… Нельзя убежать от себя и от прошлого, как и нельзя забежать за горизонт…

А пес с той ночи, выпущенный из сарая Метом, тоже ушел из аула и поселился в лесу, под валежником. Рану, которую ему нанес Амир, постоянно свербило. Он часто пытался зализать ее, и не дотягиваясь до холки, опрокидывался на спину, долго ворочался на снегу, оставляя на нем желтовато-бурые пятна сукровицы. Снег был для раны, что бальзам, и успокаивал зуд. Но в груди по-прежнему ныла другая рана. И тогда он выходил на дорогу у леса, застывал, как памятник всему ждущему, скорбно смотрел в даль.