Полудевы - Марсель Прево

«Что ему надо здесь?» – подумал Гектор. Он не расспрашивал ни о чем Мод, но вообще знал о случившемся. В тот же вечер Максим объявил, не вдаваясь в подробности, о своем отъезде с матерью и сестрой в Везери, и, выразив сожаление, что должен так скоро покинуть своих друзей, взял обещание у Гектора приехать летом в Пуату повидаться с ним, что же касается Мод, то ее имени не было произнесено.

Этот внезапный отъезд имел для Гектора в результате совершенно неожиданное открытие: он почувствовал пустоту с отъездом Жанны. В первые дни он притворялся, так сказать, обманывал себя, спорил против очевидности, а потом стал уговаривать себя: «Да, ведь, это нелепость; я совершенно убежден, что равнодушен к этой крошке и забуду ее». Восемь, десять дней прошли таким образом: тяжелое чувство одиночества не покидало Гектора. «Пусть так, – думал он, – но я должен забыть ее». А между тем не забывал. Однажды вечером, возвращаясь домой в нервном состояние, недовольный собой, он нашел письмо с незнакомым почерком, который он, однако, тотчас же узнал. В письме говорилось: «Я знаю, что поступаю очень дурно, но мне, право, слишком грустно. У меня так много горя. Я должна знать, не поступить ли мне в монастырь». Гектор в минуту получения письма был один, потому принялся свободно покрывать поцелуями бумагу и слова, начертанные рукою Жанны. Потом, стал смеяться над собою. «Я глуп, как школьник. Надо быть идиотом в мои года и с моим знанием молодых девиц!» Однако совесть его протестовала: «Нет, она не такая, как другие, ты хорошо знаешь это. Ты один занимаешь все ее мысли. Она никогда не любила, не расточала даром своего сердца. Слово монастырь в ее устах не простой звук: она кончит этим, если ты отвергнешь ее…» Он почувствовал к ней страстную нежность, но главным образом ему была невыносима мысль, что это дорогое маленькое сердце в эту минуту так сильно страдает из-за него. Этот немного женственный страх перед чужими страданиями – есть трещина в современном эгоизме. Она страдает из-за него.

В тот же вечер он известил Максима о своем приезде в Везери. Он еще не пришел к окончательному решению, но в глубине души уже был готов к нему. Он был уверен, что женится. И потому-то, присутствуя сегодня на свадьбе одной из «окрещенных» им именем полудевы, он был поражен, и, может быть он один из всех присутствующих, страшным противоречием между догматами христианского брака, в которые он, скептик и дилетант, все-таки верил – и нравами веселого света, в котором он вращался.

Епископ с седой бородой восхвалял в эту минуту жениха:

«Вы, monsieur, принадлежите к числу тех избранных молодых людей, которых начальство облекает авторитетной властью. Привыкнув управлять народами, вы знаете, что принципами к их благополучию служит порядок в семье и уважение к святости брака…»

Эти чрезвычайной важности слова раздавались среди равнодушной толпы, и слушатели замечали только, что речь слишком длинна. Разговаривать более не стеснялись. Из уголка, где образовалась группа около Вальбелля и Доры, слышался сдержанный смех. Гектор думал: «Что за комедия! Летранж – управитель народов! И далее – непорочность Жакелин и святость их союза. К чему это публичное лицемерие? К чему эта декорация лжи? К чему эти цветы, долженствующие изображать физическую непорочность, на челе этой порочной девчонки? К чему эти обеты верности между людьми, твердо решившимися срывать цветы удовольствия, где только придется? К чему эта торжественная обстановка христианского брака на глазах людей, совершенно утративших прежний характер, составлявший прелесть христианского брака?.. Чего стоит такое общество, ценности и нравы которого держатся только таким искусственным образом? И сколько времени продержится само установление, если нравы останутся те же?»

Епископ кончил свою речь пожеланием молодой парочке многочисленного потомства. Еще одна фальшивая песня! Она, эта рыженькая, в белом наряде, и он, профессиональный развратитель, решили, конечно, как можно более ограничить свое потомство, так же как и разойтись по первому желанно в случае, если они перестанут друг другу нравиться. Что осталось от главных начал, делавших брак таким высоким и благородным – потомства, верности и неразрывности союза – когда он совершается между двумя подобными эгоистами, ученой девушкой с гнилым умом, с пробужденной чувственностью и мужчиной, воспитанным в презрении к женщинам и семье?

Наконец, речь епископа закончилась пожеланием новобрачным благосостояния. И символическая служба началась на глазах аудитории, на этот раз сделавшейся внимательной: все следили за тем, как надевались обручальные кольца на пальцы, и умолкли, чтобы расслышать «да» – согласие брачующихся, наконец, это «да» было произнесено и епископ сказал заключительное «Ego autem marito vos in Spiritu Sancto», эта скептическая или атеистическая толпа поняла, что в эту минуту совершилось что-то особенное, какой-то таинственный союз душ, что Летранж и Жакелин стали «женаты», почувствовали смутную веру в святость таинства, заложенную в человеческие души двадцатью веками христианства.

С началом мессы возобновились непрестанные разговоры, смех и продолжались до конца службы. Сбор на церковь явился новым предлогом к замечаниям и насмешкам. Шаферами были атташе посольства, друзья Летранжа, demoiselles d'honneur – Марта Реверсье и Мод. Все взоры были обращены на последнюю, когда она проходила под руку со своим кавалером. По возвращении в Париж, Мод ни слова не сказала никому о том, что брак ее расстроился, и никто не решался спрашивать ее. «Удивительная актриса!» думал Гектор, следя за ней глазами. – «Если бы я не знал достоверно сам, то никогда не поверил бы, что она брошена, разорена и обречена искать новые приключения»… Она шла все такая же красивая, царственная до такой степени, что возбуждала зависть своих злейших врагов и заставляла краснеть от волнения мужчин, когда они бросали свой дар в ее кошелек. Гектор наблюдал за ней… Она подошла к Жульену Сюберсо; монета звякнула в кошельке; сборщица не обнаружила ни малейшего волнения, а он минуту спустя в изнеможении опустился на колени у своего prie-Dieu. Позади Гектора какой-то голос произнес:

– Я обошел всю церковь. Этьеннет нет. Не видал ли ты ее?

Это говорил Поль. Он только что пришел и усаживался около брата.

– Нет, – ответил Гектор. – Я не видал. Можно спросить Мод.

– Да, сейчас, в ризнице. Надеюсь, этот семейный праздник скоро окончится?

– Через пять минуть… А в ризнице будет долго.

Действительно, шествию не было конца. Длинный, темный извилистый коридор вел в маленькую комнату, настоящую провинциальную ризницу, где новобрачные, окруженные родственниками, принимали поздравления и поцелуи гостей. Друзья скоро сошлись; и тут составлялись отдельные парочки, которые забирались в уголки, велись разговоры с глазу на глаз, составлявшие продолжение флирта. Некоторые совершенно забывали, что они в храме и вели себя как бы в бальной прихожей, прижимаясь друг к другу – под предлогом тесноты и давки. Ротенгауз рассказывал Марте Реверсье, в присутствии мадам Дюклерк и Жюльеты Аврезак, о каком-то экстравагантном бале художников!., бале fin de siecle, на котором он сам присутствовал в эту ночь и где между прочими развлечениями устроили торжественное шествие обнаженной девушки, которую носили на щите по залу, после чего она танцевала на эстраде.

– Все сегодняшние журналы говорили об этом, – проговорил он с блестящими от сладострастного восторга глазами… как блестят у каждого иностранца в Париже. – Я полагаю, что дело дойдет до суда… Я в восторге, что все это видел… Это было колоссально!

Несколько в стороне от них Гектор разговаривал вполголоса с Сюберсо. Вальбелль в обществе Поля Тессье, мадам Аврезак и доктора Крауса, приставал к Доре, добиваясь ее мнения о браке.

– О! Что касается меня, – говорила девушка, среди взрывов смеха показывая великолепную эмаль своих красивых зубов, – я вас уверяю, что не тороплюсь. Ведь, так приятно спать одной в своей кровати.

– Ну, что ж! – возразил Вальбелль… – есть другая система, кроме двуспальной кровати. Читали вы «физиологию» Бальзака?

– Бальзак? Что это такое Бальзак? Вероятно, опасная какая-нибудь книга с гравюрами, вроде той, что вы показывали мне в своей студии. Скажу откровенно, я больше не желаю смотреть такие штуки.

Невыразимая наивность Доры постоянно смешила ее приятелей. Вальбелль объяснил, на что именно он намекает, указав ей на «физиологию» брака. Краус, улыбаясь в свою седую бороду, предложил более современные изобретения; он сказал с сильным американским акцентом:

– Эта система совершенно новая… кровать, которая закрывается и открывается по желанию. Вы не знаете? У нас в Америке их много.

– И прекрасно! Пусть они остаются у вас, – ответила Дора, – Это слишком по-квакерски и очень пахнет Армией Спасения.

Она сейчас же остановилась и на этот раз сильно покраснела. Слушатели с улыбкой переглянулись.