Полудевы - Марсель Прево

Мать и сестра Максима, кроме постоянного общения между собой, имели еще утешение в молитве. Часто по утрам они ходили пешком на улицу Лепик или Куленкур, по направленно к церкви с белыми колоннами и аркадами; это был новый храм, новое украшение города, еще весь огороженный лесами. Сколько раз в послеобеденные часы посещали они церковь Нотр-Дам Викторис, простаивая часами под благодатной тьмой ее сводов, в глубине которых желтыми огоньками мелькали восковые свечи! Они молились о счастье главы их рода, о том, чтобы судьба послала ему достойную подругу. Жанна молясь за брата, решалась вознести мольбу и за свое личное счастье, и тайный голос говорил ей, а она повторяла, с надеждой непорочной девушки: «Оно придет».

Максим же не молился. В то время как Жюльен Сюберсо в минуты острого страдания находил утешение в благочестивых воспоминаниях своего детства, когда он был набожен, и воспоминания эти разогревали его сердце, не совсем огрубевшее в мире разврата, Максим, напротив, такой скромный, ведший правильную жизнь, воспитанный в религиозных началах, не молился, потому что утратил веру… Едва став мужчиной, он утратил веру, подобно тому, как у иных людей без видимой причины падают волосы, не причиняя никакой боли. Непроницаемая тайна кроется в этом веровании, которое по своей воле, одних воодушевляет, других покидает, извращает воспитание и наследственность по капризу, которого ни предвидеть, ни избежать невозможно. Максим был неверующий до такой степени искренно, что ему даже не приходило на мысль молиться; в этом было бесспорное доказательство его атеизма. Потеряв окончательно основание к противодействию, Максим пришел к тому, что и должно было случиться: последнее письмо решило его участь. В письме, напечатанном пишущей машиной, говорилось:

«Вы положительно не хотите ничего видеть и собираетесь жениться на такой твари! Это письмо будет последним от лица, принимающего в вас участие: берегитесь! Если вы не ребенок или не сумасшедший, приходите сегодня, в субботу, от пяти до шести часов в улицу Бом и ожидайте у железной калитки, второй от аллеи Персье. Что вам стоит посмотреть? Никто об этом не узнает, если несправедливо то, что мы вам сообщаем; и тогда вы окончательно убедитесь»…

Таинственный корреспондент, мужчина или женщина, подписавшийся: «Пруденс», был вероятно, хороший психолог. Два аргумента заставили Максима решиться; один касался менее благородных чувств: «Никто не узнает». Второй аргумент представлял надежду на возможность освобождения: флакон морфия, который предлагают, говоря: «После укола вы не будете страдать…» В пять часов он был на улице Бом и увидал ту, которую принял за Мод. Час с четвертью прошел, пока Максим дожидался ее возвращения и столько времени он считал ее в объятиях Сюберсо. Пять четвертей часа – пять веков? Вовсе нет. Время это не было ни долго, ни коротко; собственно говоря, это и не было время; тут не существовало никакой последовательности: он не испытывал пытку каждую прожитую секунду… Можно вообразить себе после этого состояние духа несчастного, когда он убедился своими глазами, что женщина, вошедшая к Сюберсо, не была Мод. Не только он убедился на этот раз, но одним ударом все было разъяснено и за прошлое: за Мод принимали совершенно другую женщину. В анонимном письме было сказано справедливо: сильнее поверить и убедиться Максим не мог бы.

И это, по видимому, романическое приключение не было то, что мы, по неведенью причин, называем случаем. Подобно всем профессионально сладострастным людям, Жюльен, зная неопределенность свиданий с Мод, и что она не всегда могла явиться, имел послушных ему поклонниц, готовых предстать по первому зову и наполнить мучительные часы его одиночества. Как только Мод дала знать, что она не будет, он телеграфировал Жульетте Аврезак, или вернее мадемуазель Дюклерк, их любезной посреднице, и молодая девушка покорно явилась, счастливая неожиданным свиданием, которого давно не доставлял ей Жюльен.

В этот вечер Максим вернулся в отель «Миссионеры» совершенно опьяненный счастьем, в лихорадке, граничившей с безумием. Мать и сестра ожидали его к обеду за маленьким столом в общей зале Рез де Чаус, между старыми дамами в белых чепцах, добрыми сестрами и бородатыми господами в сутанах, – обыкновенными посетителями отеля.

Максим поцеловал обеих женщин с такой нежностью, которой они давно не видели от него; они просияли, повеселели почти так же, как он сам: они нашли снова сына и брата. Вся присутствовавшая публика почтенных господ, вероятно, была поражена такой веселостью троих гостей за обедом, – обыкновенно безмолвным, – за которым теперь, и особенно в четверг, день малого покаяния, осмелились откупорить бутылку шипучего вина с удивительной этикеткой, на которой было священное изображение и надпись: «Настоящее шампанское Святой Жозеф».

По счастью для Максима, радостное настроение его прошло не скоро; сомнение исчезло. В сердце его горело желание преклониться перед Мод и открыть ей свою тайну, чтобы вымолить прощенье. Ни под каким видом не согласился бы он сохранить этот грех в тайне. Лихорадка его прошла на другой день, когда он открылся Мод.

Они скрепили примирение поцелуем, на который девушка сама добровольно согласилась. День окончился также спокойно; все способствовало этому: и ясное небо, и веселые лица, и надежда на счастье, в котором все должны принять участие. Войдя в свою семинарскую комнату, Максим и не старался заснуть, желая продлить блаженство этой ночи, нарушаемой тихим благовестом с соседних колоколен и переполнявшим его сердце давно ожидаемым счастьем. Утренние сумерки голубым светом осветили окна, когда он, наконец, уснул.

В тот же самый час Сюберсо, возвратившись домой разоренный и спокойный, закрывал глаза, отягченные сном, в котором как наяву сверкала одна уверенность: «Замужество ее не состоится…»

Глава 13

Неотступная мысль: «Свадьба не состоится, не должна состояться!» – была единственным лучом света в голове Жюльена при его пробуждении; все остальное было – бессмысленным мраком. В таком угнетенном состоянии рассудка находятся невольные маньяки-мономаны, которых в настоящее время так старательно изучают; они встают поутру, выходят, идут прямо… к самоубийству, краже, убийству; их влечет какая-то таинственная сила и они поистине невменяемы. Но наука еще не все сказала, так как она берет предметы для наблюдений в народе, где различные мании проявляются очень просто, – она умолчала, о том, что почти все эти господа, живущие жизнью борьбы, удовольствий, искусственных волнений, составляющими суть современной столичной жизни – жизни больших городов, то есть больших рынков денег, славы и разврата, почти все носят в себе зачатки бессознательной мономании. Часто приходится удивляться необыкновенно быстрой развязке: муж наилучшей репутации убивает любовника своей жены; пистолетный выстрел прекращает жизнь жуира, который делает «ликвидацию» себя после того, как присутствовал в гостях на вечернем чае с банальными разговорами, после невинного покера в клубе; или грязное падение важного лица после тридцатилетней выдержки.

У Жюльена появилась идея фикс как можно скорее встретить Мод или Максима, или, если можно, обоих вместе и вызвать катастрофу. И ему вспомнились слова Гектора: «Максим каждый день приезжает к завтраку… с утренним поездом…» – С этой минуты имя и место Шамбле стали его импульсом, точкой маниакальной идеи. Он оделся довольно скоро: он больше не раздумывал, не рассуждал и не страдал. Страшная невралгия его души как-то притупилась, если не совсем замерла. Так как он особенно, и непривычно рано позвонил слуге, то тот в удивлении спросил его:

– Позвольте спросить, господин, не будете ли вы драться?

Жюльен довольно весело улыбнулся и ответил:

– Нет, Констан, я только еду за город.

И он говорил правду, потому что и сам не знал в эту минуту, что будет далее.

Опуская часы в жилетный карман, он увидал, что было несколько минут десятого. «Я спал всего три часа. Констан прав, еще очень рано…» Механизм его памяти отлично работал и хорошо служил его импульсу: он помнил, что поезда отходят каждый час пять минут и каждый час тридцать пять с Северного вокзала. «Я приеду немного рано, к половине одиннадцатого. Что за беда?» Он хотел быть там, стать как можно скорее между Мод и Максимом. «Да… увидеть Шантеля». Инстинктивное чувство формулировалось в его сердце. Увидеть Максима зачем? Чтобы убить его? Умолять? Убедить? Он еще не знал, что скажет. «Надо увидать его» было для него такой же неоспоримой формулой, как и другая: «Мод не должна выйти замуж».

Он приехал на Северный вокзал за несколько минут до отхода поезда, в девять с половиной часов. Публики было еще мало; он сидел один в своем отделении. Когда поезд тронулся, Жюльен стал размышлять. Его умственный взор незаметно свыкался с яростью его идеи фикс, ослепившей его сначала. Он начинал действовать, и уже видел с полной отчетливостью то, что собирался сделать.