Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях - Егор Петрович Ковалевский

применению музыки можно уж видеть, что она особенно расточает свой гром в трагедиях; а как этого рода пьесы преимущественно играются до полудня, то мы всегда старались приходить после обеда, когда начинались водевили, и уходили, когда, к вечеру, как бы на сон грядущий, а может, pour la bonne bouche[24], опять давалась заключительная трагедия.

Не стану рассказывать содержания китайских трагедий; многие прежде меня рассказали знаменитейшие из них; а в Китае не скоро меняются вкусы, и те же пьесы, которые 500 лет тому считались превосходными, признаются и нынче лучшими. Здесь вещи, как и идеи, чем древнее, тем лучше; первые ценятся дороже, последние изучаются прилежнее, и рассматривая Китай в отношении его одного и самого к себе, едва ли он в этом случае не прав. Водевили, подобно этого рода произведениям в Италии, суть дети минуты, затеянные вчера и приведенные в исполнение сегодня; в них не ищите какой-нибудь завязки; часто не доищетесь смысла: это сцены из частной или уличной жизни, почти никогда не оскорбляющие чьей-нибудь личности; приличия Китая этого не допустят.

Вот, например, содержание одного водевиля. Дженгойда, хозяин, пригласил к себе гостей. Встав поутру, он призывает повара, заказывает обед, и повар отправляется на рынок за провизией. На дороге попадается ему деревенская девушка, с ведрами, полными одних черепах; повар ухаживает за ней; они поют, острятся, к чему особенно подает повод название черепахи. Слово черепаха самая большая брань в Китае; девушка, между прочим, предлагает купить черепах; повар решается взять пару; китаянка настоятельно требует, чтоб он купил все; сцена продолжается довольно долго. Наконец, хозяин, соскучившийся ожиданием, является сам и, увидев хорошенькую поселянку, в свою очередь принимается волочиться за ней: покупает все черепахи и отправляет повара готовить обед, из одних черепах! Зрители хохочут. Между тем, волокитство хозяина идет успешно; он уж готов обнять поселянку, как вдруг является повар, который вспомнил, что черепах ни сам хозяин и никто из гостей его не станет есть; девушка убегает, хозяин вместо нее обнимает подвернувшегося к нему повара и, в досаде выталкивает его вон. Тем пьеса и кончается. Театр в восторге!

Содержание драмы бывает позамысловатее нашей, а обстановка и мимика так хитры, что европейцу и не понять их, знай он китайский язык в совершенстве. Вот, например: оборванный мужик вышел на сцену и поставил стол, на который каждое из являющихся лиц взбирается и потом спускается с него – чтоб, вы думали, это значит? Переезд через горы; стол в этом случае изображает горы. Нужно представить едущего верхом – актер берет в руки плетку и, помахивая ей, расхаживает журавлем по сцене. Правда, однажды явилась на сцене лошадь, по выражению китайцев, лучше настоящей: ее представляли два человека, согнутые в дугу и прикрытые разрисованной бумагой: один из них держал бумажную лошадиную голову, другой – хвост; на спинах их лежала доска, на которой важно восседал герой драмы; за ним с плетками неслись его всадники, представляя из себя и людей и лошадей вместе, словно дети, игравшие в лошадки. Нужно изобразить переправу через реку – актер садится на пол и начинает работать руками, словно веслами; зрители понимают, что это значит, не надо и пояснений. Китайцы употребляют и другие подобные ухищрения, совершенно заменяющие наши декорации. Забавно, когда какой-нибудь дух, в страшной маске, пробирается по стульям и столам на небо, между тем, как мужичок стоит внизу и жжет ему под нос серу или лекоподийское семя, отчего несчастный дух сильно чихает и кашляет, а все-таки лезет через все установленные китайским сценическим искусством преграды на небо, и еще по пути мажет свою маску сажей, чтоб казаться обгорелым от адского огня.

Зато костюмы превосходные, из самых дорогих материй и всегда соответствуют веку, в котором происходит действие. Странное дело! Китаец очень обиделся бы, если бы открыл в материи бумагу вместо шелка, или другую фальшь в костюмировке; а между тем, находит совершенно сообразным с порядком вещей, если ему показывают стол и говорят, что это гора, и остается очень доволен клочком сожженной бумаги, заменяющим для него самый страшный пожар.

Впрочем, и для китайцев не так-то легко постигнуть все сценические условия театра, и только записные театралы (а их здесь больше чем у нас) могут похвалиться, что знают их вполне. Раз случилось мне видеть, что актер тянется руками вверх, как будто хочет достать потолок; ну это еще понятно: он верно лезет на крышу или в окно; но последовавшая затем сцена поставила меня совершенно в недоумение. Тот же актер, окончив свою манипуляцию, уселся на полу, на самой сцене, за стулом; ему принесли трубку и чай, и он преспокойно пил и курил, между тем как возле него происходила плачевная история. – «Это что такое?» – подумал я: «неужели и это в связи с трагедией?» – «Нет», – отвечали мне, – «актер в другой комнате»; по-нашему, было бы всего естественнее уйти со сцены, но по-китайски выходит иначе: актер остается в том же доме, под той же кровлей и потому должен быть на сцене; «погодите, его скоро вытащат из-за стула». Действительно, едва он поставил свою чашку и положил трубку, как его потащили на казнь. – «Ну, хитро!» – подумал я.

Жонглерство и разного рода фокусничество, входящее в состав классической драмы, доведено в Китае до высокой степени, и Бель, бывший при посольстве Измайлова в Китае, имел полный повод приходить в изумление при виде разных выкидываемых китайцами штук[25]. Теперь-то наметались порядочно и в Европе на фокусы; а в то время, я воображаю, как это должно было поразить европейца! Вы помните, в прошлом кажется году была в петербургском цирке труппа арабов-бедуинов, кувыркавшихся необыкновенным образом и выделывавших разные штуки ножами во время кувырканья: в Китае это дело обыкновенное, и самый дюженный акробат сумеет прокатиться колесом с ножами в руках не хуже прославленных арабов. Как вам покажется, например, эта штука: фокусник, с целой пирамидой чашек и блюд на голове, принимает различные положения: ложится, встает, делает цин-ань, поклоны и проч. и это такой фокусник, который за пять рублей ассигнациями будет целый день показывать штуки у вас дома!

У китайцев есть свои любимые актеры и, конечно, по-преимуществу, из трагических; так как трагедия или драма у них высшее и настоящее выражение изящного вкуса; водевиль – шалость, искаженность вкуса, против которого восстают настоящие ценители и знатоки драматического искусства. В наше время в Пекине славился знаменитый Джан-нен-гой; почти при каждом слове, при каждом жесте, движении его, зрители вскрикивали хао! Хорошо! И, действительно, каждый шаг этого актера заучен по строгим правилам китайского драматического