Беззаветные охотники - Greko

class="p1">То, что русские рано или поздно придут, Шамиль не сомневался. Он деятельно укреплял оба аула, используя ошибки прошлого, подсказки специалистов и складки местности. От высоких башен отказались. Те немногие, которые возвели, укрепили земляными насыпями. Оба перешейка были глубоко перекопаны. За ними стояли каменные постройки с бойницами. От них шли углублённые канавы-траншеи, частично перекрытые сверху. В Новом Ахульго сакли были скрыты за покатостями, заглублены и соединены переходами. Тщательно были продуманы позиции, оборудованные ложементами, завалами, баррикадами и рвами со скрытыми капонирами. Оттуда можно было без труда поражать продольным и перекрестным огнем все тропинки и уступы, ведущие на оба утеса. Где бы ни показались урусы, сотни выстрелов сошлись бы в этой точке.

Эта с искусством устроенная оборонительная система была создана горским самородком — ученым и судьей Сурхаем из Коло. Ключом к ней была башня Шалатлул гох, прозванная русскими Сурхаевой. Каменная трехъярусная постройка была мастерски вписана в скалы и огромные камни. Она стояла на небольшой сорокаметровой площадке на вершине горы, возвышавшейся над Старым и Новым Ахульго. Ее оборону Шамиль мог доверить лишь одному человеку. Тому, кого называли его правой рукой. Али-беку из Хунзаха, кадию и ученому, как и Сурхай, вдохновенному оратору и бесстрашному воину.

В Ахульго собрались самые преданные делу имама — те, чьи сердца не напугать русскими пушками и штыками. Шамиль потерял почти всех муртазеков в Аргвани[2]. Теперь со всего Дагестана собрались мюриды. Одна тысяча бесстрашных. Из Хунзаха, Ашильты, Аргвани, Бурунтая, Чиркея, Дарго, Орчо, Гимры, Гергебиля и многих других аулов, в которых еще цвели сады или уже были срублены и осквернены захватчиками. Пришли с семьями — с женами и детьми, готовые стать праведниками, покинув этот мир с кровью врага на руках. Их мужество и фанатичная решимость вдохновляла. Скорее сам Шамиль, чем они, дрогнет, сраженный состраданием к своим людям.

— Мы клялись умереть в борьбе с безбожниками, каковы бы они ни были — тайные или открытые — и исполним свою клятву, не отступая ни перед какими обстоятельствами и соображениями. Наша крепость — не стены, не скалы, не траншеи. Наша крепость — это вы, мои ученики.

Бравый и неустрашимый вояка, Бабал Мухаммед из Игнала, и почтенный ученый, племянник первого имама, Осман из Балахуны, выразили общее мнение:

— Станем шахидами!

— Да будет так! — ответил имам людям, выбравшим свой путь и его конец.

Шамиль знал, что его не ждет мученическая смерть на войне с неверными. Его ждала Медина. На знамени имама было написано: «Не проявляйте слабость в бою, будьте терпеливы в трудности; смерть не настигнет, пока не наступит отведённый срок». Его, Шамиля, срок наступит нескоро. Откуда знал? Просто знал. Однажды ему открылось, что его ждет великое будущее. Годы сражений. Взлеты и падения. Рождённый в простой семье в ауле Гимры, он подарит свое имя сыновьям, и люди будут чтить имя Шамиля и через двести лет[3].

Очень образованный человек, знаток тариката и прочих суфийских учений, имам не знал равных в богословских спорах и владел секретными религиозными практиками. Когда в марте жалкий муфтий из Тифлиса попробовал его приструнить словами пророка «Всякое нововведение есть противообычие, всякое противообычие есть заблуждение, а всякое заблуждение в Огне», Шамиль лишь усмехнулся. Он мог достойно ответить, но лишь прогнал плетьми посланцев казанского богослова со словами: «Всякий, поднимающий оружие против истины, поднимет его на свою погибель!»

Теперь пришел черед узнать, найдут ли неверные свою смерть под стенами Ахульго? Мужество мюридов — бесценно. Мощные заслоны Ахульго — непреодолимы. Но есть и третье слагаемое будущего успеха. Воля! Его, имама, воля была способна сокрушать камни и поворачивать реки.

Но и его противник, Граббе, обладал волей не меньшей. Он видел перед собой не крепость. Не логово мятежника. Не конечную цель кампании, поставленную ему Императором. Перед ним была вершина всей его жизни. Тщеславие, непомерные амбиции — вот рычаг, который двигал Павлом Христофоровичем, храбрейшим из храбрых, но потерявшим связь с реальностью. Вписать свое имя в историю, сокрушив неприступную твердыню, — ради этого можно было рискнуть!

Через сорок лет один философ остроумно заметит: когда сталкиваются противоборствующие воли, получается то, чего никто не хотел. Ни Шамиль, ни Граббе об этом не знали, но упорно шли именно к такому финалу. Но до него оставались еще два месяца. А пока один готовил своих людей к обороне, а другой — к осаде. В тайне генерал понимал ее бесперспективность с теми силами, которые были в его распоряжении. Да и не нужна была ему просто сдача изнуренного гарнизона. Нужна была решительная победа, которая в веках прославит его имя!

Штурмовать слету — избави бог! Ахульго — не Терингул, нахрапом не возьмёшь. Но не таков был генерал Граббе, чтобы тратить время на осаду, на подробную разведку и долгую артподготовку. 12 июля подошли к крепости. На следующий день батальону апшеронцев было приказано сходу броситься на Старый Ахульго. Только напрасно людей положили. Даже ров не смогли преодолеть. И вытащить раненых смельчаков до темноты.

Пришлось приступить к долгой подготовке. Войска осторожно обкладывали подступы к крепости, неся уже первые потери. Прощупывали слабые места. Выбирали места для позиций батарей. Устраивали бивуаки.

Унтер-офицера Девяткина вместе с ротой куринцев отправили строить водопровод. Взвалив на одно плечо кирку, а на другое — свой двуствольный мушкет с примкнутым штыком, он зашагал в гору. Напевал про себя: «Не кочегары, мы не плотники, но сожалений горьких нет как нет. Мы водопроводчики-высотники, да, и с высоты вам шлем привет»!

Коста. Винздор, середина мая по н. ст. 1839 года.

Ветер с Темзы — не зловонный, а приятный, поскольку мы покинули Лондон — трепал кудри Цесаревича и холодил мой бритый череп. Мы плыли в Виндзор на королевском баркасе, получив приглашение от Виктории присоединиться к ней на три дня в загородной поездке. Этакий уик-энд с выездом на дачу в приятной компании. Добраться по реке до замка — самый оптимальный способ. Железнодорожную ветку еще не построили, но через два года обещали открыть станцию неподалеку от Винздора и выделить королеве собственный поезд. Но это все в планах. Так что добирались по старинке, как и английские венценосные пращуры в прошлом веке.

Баркас имел 20 метров в длину и чуть более двух метров в ширину. Соответствуя своему королевскому предназначению, он выглядел довольно эффектно и явно выделялся среди всей прочей плавучей речной «братии». Трудно было не отметить изящную, позолоченную и отлакированную искусную резьбу, которая украшала нос и корму баркаса.