Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды - Александр Архангельский

«Наших» спускают с цепи; они – управляемая волна, направленный взрыв. Кто их спускает, чем это кончится, в какой момент волна рассосется или, хуже того, развернет свой накат в противоположном направлении (ядром революций чаще всего бывают не открытые оппоненты, а своевременные предатели) – все это вопросы интересные, но пока со множеством неизвестных. Но есть вопрос очевидный и вполне подлежащий ответу: почему в принципе сейчас возможно собрать под маразматическими, слабоумно-старческими лозунгами такое количество молодых амбициозных людей? Что склеивает их разнородные интересы воедино, заставляет преодолевать брезгливость?

Если мы посмотрим на окружающую действительность спокойно, непредвзято, академически холодно, то в череде отложенных проблем, которые новая эпоха системно закладывает под наше общее будущее, заметим одну главную, едва ли не роковую. Произошла не просто сегментация общества, разделение на бедных и богатых – это, в конце концов, вещь неизбежная; проблему можно смягчить, но до конца избавиться от нее все равно не удастся. Случилось нечто куда более неприятное: остановились социальные лифты, которые поднимали выходцев из разных слоев и сословий на вершину общественной пирамиды, независимо от статуса родителей, а исключительно за счет личных качеств. Плюс случайность, плюс удача. Подчеркиваю: именно на вершину; до второго-третьего этажа можно и пешком дойти.

В 90-е годы происхождение имело некоторое значение; родители не могли передать отпрыскам сгоревшие деньги, хотя предоставляли партийно-гэбэшные связи. Но можно было запросто прорваться и без этих связей – если есть авантюрный драйв, смелость, безоглядность и элементарное везение. Веер возможностей был раскрыт предельно широко; потом прорвавшиеся на красный свет сами же поставили шлагбаум для чужих, чтобы своим было легче. Выходцам из глубинки, сыновьям неудачливых родителей, дочкам промотавшихся кооператоров все труднее прорываться сквозь плотные слои престижных однокурсников – юристов, экономистов; стартовые условия не просто не равны, они заведомо несопоставимы.

В позднесоветские годы социальные лифты тоже резко затормозились; сложившаяся номенклатурная система отсеивала «чужих» детей и подтягивала «своих». Но, во-первых, исключений из правил было куда больше, чем ныне; коммунистическую риторику приходилось чем-то иллюстрировать, предъявлять стране рабоче-крестьянские исключения из партийно-хозяйственных правил. Во-вторых, оставались широкие карьерные лазейки в виде спортивных клубов, академических сообществ, комитетов комсомола. Самые бойкие и не самые моральные, самые жадные и не самые добрые могли начать строить карьерную лестницу с нуля. Кажется, сегодня мы наблюдаем реставрацию этой модели, но только в гораздо более жестком, гораздо более циничном варианте. Предъявлять городу и миру наглядные исключения из правил вовсе даже не обязательно, и так сойдет. А вот лазейка – предоставлена. Одна-единственная. Называется молодежные движения.

Подконтрольные родному политбюро, оно же администрация, оно же местные власти, «Наши», «Местные», «Молодая гвардия» и проч. предлагают молодому человеку ниоткуда элементарную политическую сделку. Ты подписываешься на наш заем, мы выделяем тебе разнарядку на социальный лифт. Привезет этот лифт тебя лично куда-нибудь или нет, не знаем; но точно знаем, что другого лифта у тебя все равно нет – и никогда не будет. Потому что мы не намерены их создавать. Зачем? Это же так выгодно, так удобно; вербовать подконтрольную массу в размен на то, что здоровое общество и так обязано предоставлять гражданину. Но то – здоровое.

Точно так вербовали когда-то опричников. Правда, тогда еще не знали слова «лифт». Предпочитали «служение». Но от замены слов суть дела не меняется. Правда, никто не ставил задачу интегрироваться в европейское пространство; скорее наоборот, обособиться до предела. А сейчас задача – поставлена. Смысловые линии власти и силовые линии ее поддержки разошлись; это все равно как если бы столбы разошлись с линиями электропередач. Не подходи: убьет.

Их девяносто третий год

На неделе между 2 и 8 апреля. – Украина на грани раскола и в преддверии шанса. – В России председатель Совета Федерации Миронов предложил региональным собраниям открыто высказаться по поводу продления срока пребывания Путина у власти.

Странные выдались дни: смутная неделя, по-настоящему Страстная. Мир поверил странному слуху и со страхом ждал четверга 6 апреля, когда – ровно в 4 утра – Америка должна была бомбить Иран; на всякий случай нефть дорожала. Российский бомонд обсуждал гражданский порыв председателя Совета Федерации Сергея Миронова: изменить Конституцию, ввести три президентских срока по семь лет. То есть учредить монаршее правление протяженностью двадцать один год. Если кто не помнит, Л. И. Брежнев правил всего лишь восемнадцать, и то устал до потери всяческого сознания. Тем временем наши украинские братья спешно перекрашивали оранжевую революцию в цвета голубого неповиновения; президент Ющенко издал указ о роспуске парламента, Правительство имени Януковича и Рада имени Мороза подчиниться отказались, ведомства раскололись, прокуратура заколебалась, председатель Конституционного суда то ли подал в отставку, то ли слег в больницу, то ли просто ушел в глухую несознанку, поскольку не знает, что делать.

Слава богу, наши политики на этот раз в украинский разлом не полезли; поручений и денег юным друзьям оппозиции не дали и однозначно на чью-либо сторону не встали. Значит, кое-чему выучились на уроках чужой оранжевой революции; осознали глубинный смысл русской народной мудрости: «две собаки дерутся, третья не мешай». Но при этом, сомнений нет, киевские события будут подвергнуты московской обработке, примерно такой же, какой подвергается нечеткий снимок в «фотошопе». И затем предъявлены публике. Как лишнее подтверждение нехитрой мысли: все новейшие революции заканчиваются возвращением в исходную точку, только после потрясений и за счет утраты суверенности. Стоит ли тогда и затеваться?

Готов подбросить сторонникам гипотезы лишний довод в их пользу. Правда, с некоторым последующим отыгрышем позиции.

Итак, первый вопрос. На что была похожа украинская Оранжевая революция 2004-го? Правильно, на русскую августовскую 1991 года. И там и тут уже ничего иного не оставалось, как сбросить прогнивший обессиленный режим и тяжкой ценой растраты прошлого купить билет на уходящий поезд в будущее. И там и тут победившие вожди и поддержавшие их народы уходили от одного владыки мира через другого; новая Россия уходила от советской империи через Америку, а Украина через Европу и Америку уходила от самой России.

Вопрос второй. Сколько времени отделяет драматически-великие августовские события от трагически-неизбежных событий октября 1993-го? Примерно два года и полтора месяца. А сколько времени прошло между инаугурацией Ющенки и его указом о роспуске Рады? Да примерно столько же: два года и три месяца с небольшим.

Делаем разумный вывод. Новейшие революции стадиально обречены на тотальный кризис новой власти. Они упраздняют легитимность прежних правителей, но создать полноценную легитимность новоприбывших – не в состоянии. Через равные промежутки времени ход вещей неумолимо приводит восставшие нации к полномасштабным конституционным кризисам; перекос основного закона – прямое следствие революционной ломки. Причем это ползучий, нарастающий перекос, который рано или поздно ставит элиту перед выбором: или технически нарушить конституцию, или политически сдать позиции. Сдать – тем самым силам (или их прямым наследникам), против которых затевалась революционная буча. Иными словами, перехват чужой легитимности в конце концов оборачивается утратой своей. И дальше – мучительный поиск нового выхода. Через принятие новой конституции, как в России. Или через что-то иное: тут поглядим на Украину. Неизбежно ли при этом кровопускание или все-таки можно без него обойтись, также поймем в ближайшее время; почему-то кажется, что более мягкий климат способствует более мягким нравам, хотя и ведет к повышенной эмоциональной возбудимости.

Но как бы то ни было, вывод напрашивается сам собой: сильные политики приходят к власти после революции или слабые, великие, как Ельцин, или не совсем, не будем показывать пальцем, результат один. Примерно через 800 дней, чуть раньше, чуть позже, обретенные полномочия сами себя исчерпывают; их надо подтверждать силой – или терять навсегда.

А теперь обещанный полуотыгрыш. Лучше бы революций не было. Вообще. Кроме как научно-технических. Освобождение, которое они сулят, а иногда дают, не только оплачивается ценой неутихающего потрясения основ, но и долгой чередой все новых и новых революционных ситуаций, правда, постепенно затухающих, все более вялых. После чего приходит время контрреволюции, а за ней и реставрации, а за ней и реакции. Но. Представим на секунду, что Ельцин сначала не встал поперек ГКЧП или затем не решился вырвать власть из слабеющих рук Горбачева. Что в Грузии по-прежнему продолжает править хитрый лис Шеварднадзе. А Кучма, продев опытную руку донецкого кукловода в гуттаперчевую куклу Януковича, все-таки прорвался на следующий срок. Что тогда? В первом случае (победа ГКЧП) временный откат в настоящий террор с разъяренным бунтом в ответ и полномасштабной гражданской войной; результат – распад не империи, а собственно России, разрыв по швам автономий. Во втором (сохранение потерявшего нити управления Горбачева) бесконечное затягивание с болезненными реформами, голод и, опять же, не расход, а распад. И с Шеварднадзе – тот же сценарий; никакой союз с обожаемым нами батумским бандитом Абашидзе не помог бы. А несамостоятельный (тогда; теперь-то пришлось обрести «самостийность») Янукович вынужденно повел бы политику полного, тотального зажима свобод, без которых полноценное развитие экономики немыслимо. По крайней мере, в несырьевой державе. И голова Гонгадзе стала бы далеко не последней головой, упавшей в Украине с плеч.