Доспехи совести и чести - Наталья Гончарова

любовь, но нежность и сочувствие, все это будет разрушено, как только они явят их союз обществу. Под осуждающим, презрительных и насмешливых взглядов, коим общество будет одаривать Мейера с калекой, его чувства будут неизменно отравлены ядом людского мнения, и светлое чистое чувство любви и сострадания, что он испытывает к Лизе смениться на досадную неприязнь и сожаление о сделанном выборе. Сердце Лизы будет разбито, когда она увидит, как его любовь превращается лишь в пепел сожалений.

Разве ж он мог допустить это? Уж лучше она останется здесь, при них, под родительским крылом, где никто ее не сможет обидеть. Пусть злится на него и на мать, они переживут это, но через годы, она поймет, что они были правы, поймет, когда вместо разбитых юных и таких наивных надежд, придет мудрость и зрелость.

Поезд должен был отправиться полчаса назад, но что-то пошло не так, и не эдак, и только зеленые мундиры железнодорожников, тревожно мелькавшие между провожающих свидетельствовали об этом.

Окна его вагона как раз выходили на подъездную дорожку вокзала и концертного зала, куда медленной вереницей стекались богатые и знатные дачники. Все ждали гудок отбывающего паровоза, чтобы по традиции начать культурный вечер.

Где-то там, в хаосе пестрых платьев и черных фраков, в нагромождение мазков кистью маслом, ему даже показалось, он увидел ее, в нежно-голубом, с длинным шлейфом так похожим на морскую пену или хвост русалки, в том платье, что видел ее первый раз. Но разве ж такое возможно? Верно мираж.

Может он поступает дурно и эгоистично, разделяя с ней свои тяготы, взваливая на ее плечи груз горестей и тревог, к коим они не причастна. Учитывая ее юность и уязвимость, имеет ли он право спасать свою душу, что будто черный сухарь закоптилась в аду, протягивая руки к свету. Не есть ли это подлинная трусость и низость, падая в пропасть, увлечь за собой барышню невинную, что дитя?

Что же, верно он был о себе слишком хорошего мнения. События последнего времени открыли ему самого себя с той стороны, которую бы он и знать не хотел. Стало быть, хороший человек только тот, кто горестей да печали не знал, ибо только в них познается подлинная суть человека, и только святой, не иначе, в минуту отчаяния, когда тьма загораживает свет может сохранить в себе и доброту и честность и жертвенность. А так… В тяжелую минуту, всяк о себе думает.

И все же, он возвращался в Петербург совсем другим человеком. На смену упадка и отчаяния пришла уверенная надежда на добрый исход. Как только он прибудет в столицу, он поступит по-новому, он использует все возможности и сделает даже то, что невозможно, чтобы ситуация разрешилась наилучшим образом. Не для себя, точнее для себя, но не только, скорее во имя нее. Уж коль он так слаб, что цепляясь, за луч света, увлек его с собой во тьму, то сделает все возможное, чтобы в этой самой тьме, не погубить его и не дать ему погаснуть.

В конце концов, он пестовал свою гордыню столько лет, и куда это привело? Быть может, стоит перестать идти дорогой славы и тропами тщеславия?

Сотни разных мыслей и дум, сменяли друг друга, как мелькающие картины природы в замутненном окне поезда. Малахитовые леса, рваные линии распаханного поля, болота и рощи, и поезд, увлекающий его в неизвестность. Поезд, что время, удаляющий его все дальше и дальше от настоящего, с каждой минутой, с каждым движением стрелок часов, превращая здесь и сейчас в дым прошлого, в дым рассыпающихся и исчезающих воспоминаний, что уносит ветер прочь…

Целая неделя прошла с отъезда Мейера. За эту неделю произошло так много и так мало для самой Лизы. Приехала сестра с мужем, торжественное примирение, и ужин и охота, и снова ужин, и охота, и жизнь потекла своим чередом. И все же, все было не так как раньше, их семья, напоминала расстроенный и разлаженный оркестр без дирижера, в котором каждый инструмент хотя и продолжал играть свою партия, однако же, играл ее, не обращая внимания на других, и мало заботясь о слаженности всего оркестра, и оттого вместо мелодии, лишь странный, нестерпимый шум, да хаос.

А Лиза? А Лиза чувствовала как все дальше и дальше отдаляется от своих родных. Вся жизнь для нее превратилась лишь в утренний ритуал проверки почты, а мир вновь сузился до одного лишь сада, где прислушиваясь к каждому шороху и шелесту в кронах деревьях, она пыталась услышать его, сквозь время и чрез расстоянье.

В конец отчаявшись, она начала сама, без спроса отца проверять всю входящую корреспонденцию, боясь пропустить по ошибке переданное другим, известие от него. Но и это не дало результата.

Ни письма, ни весточки.

Может, он слишком занят? Может не досуг? А может почта из Петербурга стала ходить с опозданием?

Жизнь без него словно потеряла смысл. Но почему так случилось. Ведь жила же она не зная его, и не чувствовала той пустоты, что пожирала ее сейчас. Хотя, кого она пыталась обмануть? Пустота эта была и раньше, ведь не зря же создан мужчина и создана женщина, ежели, каждый мог быть счастлив, сам по себе, зачем же тогда нужен другой?

Как ритуал, теперь каждый новый день после обеда Лиза отправлялась в сад, предпочитая одиночество пребыванию с родными. Каждый день она гуляла, связывающей их участки тропой, вглядываясь в следы на примятой траве, что хранили память о нем. Здесь он стоял, а здесь развернулся и пошел прочь, все напоминало о нем, и одинокая скамейка, где первый раз он поцеловал ее, и книга, хранившая память утренней росы, и сухой цвет ветреница, как знак любви и быстротечности времени.

Чтение, жадно увлекавшее в неизвестный и непостижимый мир, поглощая разум и чувства, потеряло власть над Лизой. Теперь же она читала, словно пролетая над текстом, едва касаясь слов и букв, так что сюжет медленно скользил перед влажными от слез глазами, не трогая ни души, ни сердца.

В один из таких дней, к ней в саду присоединилась сестра. Лиза не знала, было ли на то ее желание, либо она поступила так по завету матушки, чей сочувственный взгляд она ловила после обедни, когда неизменно любезно извинившись и заверяя, что отлучится на часок, уединялась на весь день, тщательно избегая встреч с кем бы то ни было, в своем саду любви, а ныне скорби и страданий.

Они с сестрой стали так далеки друг от друга. Так, две родственные яблони, высаженные на разных участках земли, одна на жарком солнцепеке, а другая в тени и