Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца - Камал Равикант

class="p1">Мы придумали шутку о том, насколько вежливы англичане по сравнению с американцами. Англичане – единственные люди, которых я встречал, которые извиняются, если вы наступите им на ногу.

«Мы позвоним в звонок, – говорю я, – и пригласим сами себя на ужин».

Она смеется: «Это было бы очень по-американски, не так ли? Тебе следует принять душ, мой мальчик. В этом приюте самые лучшие душевые на Камино».

Пожалуй, это самая заманчивая вещь, которую можно сказать паломнику. Я спокойно сижу с ней еще несколько минут, наслаждаясь ее рассказом о сегодняшней прогулке, затем иду искать душевые.

Это две кабинки, расположенные бок о бок и отделенные от основной спальной зоны. Я вижу пару маленьких ботинок возле одной из них и слышу, как льется вода. Я захожу в другую, снимаю свою одежду и вешаю ее на дверь. С резервуара, в котором на солнце греется вода, свисает цепь. Я тяну ее. Теплая вода струится из душевой насадки и исчезает в трещинах каменного пола. В соседней кабинке женщина поет по-французски, ее голос похож на колыбельную, успокаивающую и мелодичную. Я подставляю лицо под воду и закрываю глаза. Я стою так очень, очень долго.

Позже, когда облака меняют цвет с красного на фиолетовый, а воздух становится прохладнее, я спускаюсь в Вильяфранку и нахожу Кэт и остальных сидящими возле кафе на главной площади. Все рестораны и кафе в этом районе переполнены.

На вымощенной булыжником площади есть красочные прямоугольные рисунки, края которых слегка колышутся на ветру, как будто сделаны из пудры. На некоторых изображен крест, другие похожи на абстрактные картины. Люди проходят мимо, стараясь не наступить на них и не испортить изображения.

«Что это такое?» – я спрашиваю у Кэт.

«Я не знаю, – говорит она. – Красиво, правда?»

Картины напоминают мне о свадьбе, на которой я присутствовал в Индии. Вход в зал был устлан ковром из лепестков календулы и роз. Несколько дней спустя на обуви все еще чувствовался их аромат.

Мы слышим музыку: сначала слабую, затем становящуюся громче. Священник в белом одеянии выходит на площадь с узкой улочки и проходит мимо нас, прижимая к груди золотую чашу. За ними следуют другие священники, один из которых несет высокий золотой крест. Они медленно ступают по цветным узорам, их черные туфли окрашиваются в красный, фиолетовый и желтый цвета, в то время как какой-то человек бежит рядом и фотографирует.

Затем мимо нас проходят монахини, за ними музыканты с медными рожками, цимбалами, барабанами. Позади них группа мужчин и женщин в костюмах и черных платьях, некоторые держат за руки детей, пытаясь удержать их от слишком быстрой ходьбы. Дети оглядываются по сторонам. Взрослые смотрят вперед. Фотограф ходит взад-вперед, его вспышка выхватывает тени на площади.

«Кажется, я поняла, – говорит Кэт. – Сегодня день Тела Христова».

Процессия продолжает спускаться по площади, сворачивает на улицу, которая, изгибаясь, поднимается в гору, и вскоре скрывается из виду. Музыка затихает, затем смолкает. Все, что осталось, – это след порошка, в основном красного цвета, делящий площадь пополам.

На краю площади собралась толпа, чтобы понаблюдать за происходящим. Все возвращаются на свои места в кафе, и снова становится шумно. Мы заходим внутрь и присоединяемся к группе паломников за длинным столом в задней части ресторана.

Кэт закуривает сигарету, глубоко затягивается и медленно выдыхает.

«Какое замечательное зрелище».

«Мне они показались слишком мрачными, – говорю я. – Даже несмотря на оркестр и все прочее».

Официант приносит бутылки вина, расставляет их вдоль стола и наполняет бокалы.

Кэт поднимает свой бокал.

«За красивые деревни и парады». Затем, улыбаясь, добавляет: «Даже если они немного мрачноватые».

Бокалы соприкасаются. Дзынь.

Официант приносит ensaladas mixtas [37], затем мясное блюдо. Густое вино плавно льется из бутылки. К тому времени, как я приканчиваю второй бокал, Кэт все еще допивает свой первый.

С потолка свисают круглые фонари, в их свете стены кажутся желтыми. Ресторан битком набит посетителями. Сквозь большие квадратные окна проникает темнота, подсвеченная уличными фонарями. Под одним из них – остатки красочных рисунков.

«Жаль, что им пришлось пройти по ним».

Кэт постукивает сигаретой по пепельнице. «Ты о чем?»

«Я имею в виду рисунки. Весь этот парад был похож на похороны».

«О, все было не так уж плохо. Играл оркестр».

«Ладно, – говорю я, пожимая плечами, – значит, это праздничные похороны».

Сигаретный дым вьется мимо ее лица к потолку.

«Мне они скорее нравятся».

«Похороны?»

Она наклоняет голову, смеется: «Нет, оркестры».

«Я ненавижу их. Похороны».

Она ласково изучает меня: «И на многих ли ты побывал?»

Я качаю головой: «Просто я видел слишком много смертей. Когда я работал в отделении неотложной помощи, когда я думал, что хочу стать врачом. Может быть, все еще хочу. Я не знаю».

Она протягивает руку и похлопывает меня по плечу.

«Милый мальчик».

«Каждый раз, – продолжаю я, – каждый раз, когда это случалось, я всегда задавался вопросом. Сущность человека – пусть будет душа, неважно – когда именно она уходит? Я думал, что если буду внимательно наблюдать, то узнаю. У меня так и не получилось».

«Это скорее можно почувствовать, чем увидеть. Я ощущала это, когда держала своих пациентов за руки, – она прищуривается, потом говорит: – Тех, кто умирал».

Я разглаживаю салфетку у себя на коленях.

«Интересно, на что это похоже».

«Что именно?»

«Смерть. Сам ее момент».

Она молчит. Я поднимаю взгляд. Ее губы растянуты в полуулыбке. Она опирается локтем на стол, держа стакан в руке на уровне глаз, и говорит: «Однажды со мной такое случилось. Я умерла».

У меня сжимается горло. Я ничего не говорю.

«Или чуть не умерла, – говорит она. – Не уверена. Но я вернулась».

Она постукивает по сигарете, затем глубоко затягивается. Ее глаза устремлены куда-то далеко-далеко.

«На что это похоже?» – тихо спрашиваю я.

«Это ужасно, – говорит она. – Совершенно ужасно».

«Что случилось?»

«О, это было очень давно. Забавно, теперь, когда я думаю об этом, кажется, что все было как вчера. Но все помнится как в тумане. Вся эта боль».

«Это хороший способ защитить себя», – говорю я.

«Просто с возрастом моя память становится хуже, – говорит она и хихикает. – Но я действительно верю, что все, что мы переживаем, происходит не просто так…»

«Включая то, что вы чуть не умерли?»

«Вот именно. Человек многому учится».

«Что случилось?» – снова спрашиваю я.

Она устраивается на своем стуле, отводит взгляд, делая затяжку, затем снова смотрит на меня. Такое чувство, что она видит меня насквозь.

«У меня была серьезная инфекция органов малого таза, – говорит она. – Боль