Выигрывать надо уметь (сборник) - Виктор Пронин

– На моей памяти ты всегда был прав. Даже когда это тебе вовсе не требовалось.

Еремей с подозрением посмотрел на меня, не зная, как отнестись к этим словам. Все-таки мы слишком долго не виделись, чтобы понимать друг друга с полуслова.

– Может быть, старик, может быть… Но знаешь, всегда быть правым тяжело – не можешь позволить себе ошибку, не можешь брякнуть что-нибудь от фонаря, шутки ради, от хорошего настроения… В постоянной правоте есть что-то от ограниченности, если не сказать – тупости. А?

– Послушай, – решился я наконец на прямой вопрос, – ты так и не сказал, чем занимаешься.

– Хм, – Еремей хмыкнул так, будто давно ожидал этого вопроса и вот еще раз убедился в своей проницательности. – Чем занимаюсь… Так ли уж это важно, старик? Важны результаты. Судьба не доверила мне ни завода, ни государства, даже самого завалящего. Хотя я бы не отказался… Иногда, знаешь, выпив рюмку-вторую, я присматриваю себе какую-нибудь нейтральную обеспеченную державу с отлаженной, неторопливой жизнью, с не очень суровым климатом и послушными подданными, которые бы чтили закон и, разумеется, меня. – Еремей усмехнулся, но как-то скованно, хотя я ожидал, что он расхохочется.

Мы вошли в дом и остановились на небольшой площадке. Еремей не торопился вызывать лифт, видимо, желая закончить разговор. С улицы вошли две бабули с авоськами, от которых, кажется, руки у них вытянулись до колен, и Еремей легонько оттеснил меня от лифта. Солнце осветило его красноватым светом, очки сверкнули непроницаемо и зловеще. И тогда впервые за этот вечер я почувствовал, что между нами уместилось полновесных двадцать лет. Возникло жутковатое чувство, будто я совершенно не знаю стоящего передо мной невысокого человека. Обдала холодком мысль о том, что это и не человек вовсе, а какое-то непонятное существо, оно приняло облик моего старого друга и хочет чего-то добиться от меня.

– Старик, – доверительно заговорил Еремей, – мы сейчас не на солнечной набережной, нам далеко не по двадцать, и нет никакой надобности произносить возвышенные слова о призвании, предназначении, предопределении… Знаешь, раньше я смеялся, когда мне говорили, что любое дело почетно, любое дело достойно. Мне казалось, что меня обманывают и хотят затолкать в какую-то дыру. Я уже не смеюсь над этими словами. Я с ними согласен. Действительно, сильный человек в любой самой гнилой и никудышной конторе может обеспечить свои потребности. Помнишь, как самоуверенно мы примерялись к высшим достижениям человеческой цивилизации, к ее столпам? Теперь я примеряюсь к своему соседу по площадке – директору комиссионного магазина. Ношеными тряпками мужик торгует. Нет-нет, он не прощелыга, не хапуга, он хороший парень и живет хорошо. И результаты у него есть.

– Результаты?

– Он не связан ни дурацкими иллюзиями, ни зарплатой. Не знаю, сколько зарабатывает мой сосед, вряд ли и он знает. Да это и не важно. Каждому человеку нужно различное количество денег. Скажи, только честно, – ты свободен?

– Не думаю… Я до сих пор скован иллюзиями, зарплатой. Но, знаешь, Еремей, откровенно говоря, я не уверен, что так уж стремлюсь освободиться от всего этого.

– Старик! – с преувеличенной восторженностью заорал Еремей. – Наконец-то я узнал тебя! А то вот болтаю с тобой о всякой всячине, а сам маюсь – да тот ли это тип, который блистал когда-то в нашей компашке?! Теперь вижу – тот.

В лифт вместе с нами втиснулись две девушки – розовощекие, с шалыми глазами и пересыпанными снегом волосами. Не прекращая хихикать и перешептываться о чем-то заветном и не всем доступном, они изредка поглядывали на нас, но, к сожалению, не было в их взглядах ничего, кроме опаски. Одна девушка нажала кнопку десятого этажа и уже потом виновато обернулась к нам.

– Вам тоже на десятый? – спросила она.

– Нет, нам пониже, – ответил Еремей. – Но с вами мы готовы взлететь на самый верх.

– На самый верх вы с нами не взлетите, это уж точно! А вот в трубу вылететь – запросто! – Они засмеялись.

– С вами мы согласны и на это, – серьезно сказал Еремей. – Нам нечего терять.

– Если вам нечего терять, чего же стоит ваше согласие?

Лифт остановился, девушки выпорхнули, иначе не скажешь, и сквозь грохот опускающейся кабины несколько этажей был слышен их смех.

– Ты проиграл, старик.

– Да, похоже на то, – согласился Еремей. – Я проиграл в этой словесной потасовке, но по большому счету… ничуть. Эти девицы еще не играли, жизнь только разбросала перед ними карты, а они заранее уверены, что там сплошь козыри… Нет-нет, я не в проигрыше, – повторил он как-то уж очень серьезно. – А ты?

– Мои итоги подводить рано.

– Значит, в проигрыше. Значит, как и двадцать лет назад, – все впереди? – Еремей впился в меня глазами.

– Да. Все впереди. Можно и так сказать.

– А тщеславие, самолюбие, как и прежде, – на голодном пайке? – уточнил Еремей.

– У меня такое чувство, что их вообще накормить невозможно.

Еремей с усмешкой покачал головой, вышел из лифта. Мы оказались прямо перед его квартирой. Он нажал кнопку звонка и повернулся ко мне.

– Хочешь, ошарашу? – спросил он. – Я свое самолюбие ублажил. В пределах отпущенных мне шансов.

Дверь открылась, и в глубине квартиры показалась молодая красивая женщина. Вообще-то само сочетание «молодая красивая женщина» звучит ужасно глупо, но на пороге действительно стояла красавица. Она была моложе Еремея, выше его, на ней сверкал домашний розовый халат, так что розовый цвет для меня в этот день еще не закончился.

– Прошу вас! Проходите! – сказала женщина, отступая в глубину коридора. – Хотя и немного вы дали времени, Еремей позвонил всего час назад, но все готово. Раздевайтесь, пожалуйста.

Каждое слово было на месте, женщина знала, как себя вести, знала, какое впечатление производит. И тут возвышенную обстановку разрушил Еремей. Он прошел вперед и на ходу, как бы между прочим, похлопал красавицу по заду, этак хозяйски, поощряюще, как резвую лошадку. И тут же быстро глянул на меня – какова, мол?

Жена Еремея ничуть не смутилась, она не заметила жеста мужа. А мне стало легче. Попав в окружение изысканности и неуязвимости, невольно начинаешь опасаться самых естественных своих слов, желаний. Здесь же сразу все стало просто и понятно.

– Людмила. – Женщина протянула руку.

– Николай, – освоившись, я даже решился щелкнуть каблуками.

– О! Еремей о вас много рассказывал! Так что я вас хорошо знаю.

– Мы встречались так давно, что я иногда начинаю колебаться – да было ли это вообще.

– Напрасно вы так! – Людмила укоризненно покачала красивой головой. – Еремей часто вспоминает старых друзей, интересуется их успехами… Я даже могу их по именам перечислить, хотите? Дедуля, Валик, Игореша… Могу сказать, чем они занимаются, сколько за… – спохватившись, Людмила замялась на секунду, но быстро справилась с замешательством, – сколько за каждым из вас числится юношеских прегрешений. – Она улыбнулась озорно.

– Дедуля, Валик, Игореша – это лишь одна прослойка, причем самая неудачная, невезучая.

– Зато самая яркая! – сказал Еремей. Он уже разделся и стоял в прихожей перед нами в прекрасном сером костюме.

– Да, – согласился я. – Другие были менее заметны.

– Ведь вы когда-то крепко поругались с Еремеем. – Людмила погрозила нам пальчиком и, шурша халатом, прошла в комнату. И тут же появилась снова с большим махровым полотенцем – почет и уважение гостю. Повесив полотенце в ванной, Людмила оставила дверь открытой. – Гости бывают у нас не часто, но мы стараемся, чтобы у них возникло желание снова посетить наш дом, верно, Еремей?

– Полностью с тобой согласен. Даже целиком и полностью, как говорят наши уважаемые международные обозреватели. Особенно те, которые собираются за круглым столом. – Еремей снисходительно улыбнулся. – Думаю, пора и нам за круглый стол.

А мною вдруг начало овладевать непонятное оцепенение – ведь мы действительно разругались с Еремеем! Но в чем суть, из-за чего – не мог вспомнить.

А Еремей, выходит, ничего не забыл, до сих пор, оказывается, ворочалась в нем наша ссора, и что бы я ни говорил, он слышал те мои слова и отвечал, вольно или невольно, продолжая наш старый разговор… Что же мы тогда не поделили, разорвав любви живую нить? – как поется в одной трогательной песенке.

Из комнаты доносились голоса Еремея и Людмилы, они обсуждали дневные новости, говорили о телефонных звонках, какой-то телеграмме, невыполненном обещании, о скором успехе, дальней дороге, казенном доме, но чувствовалось, что не увлечены разговором, что идет обычный обмен накопившейся за день информацией и что оба ждут, когда я наконец появлюсь в комнате.

– Никола-а-ай! – послышался голос Людмилы, и она нетерпеливо выглянула в прихожую. – Мы вас ждем!

И я прошел в комнату.

Настороженно, будто переступил линию, за которой начинались неожиданности. Возникло ощущение, будто не было между нами двадцати лет и мы снова молодые и безжалостные, не сглаженные годами, не размякшие от разочарований. Мы будто снова оказались на горячих плитах набережной, но не было рядом Дедули, который болтался в поезде где-то между Магаданом и Прибалтикой, не было Валика, отстаивающего в тусклых коридорах коммуналки право пользоваться общим туалетом, Игореши, валившего деревья на просторах республики Коми, и не было других наших ребят, с которыми проходили мы неторопливо и значительно мимо заветного гастронома, отражаясь в его громадных витринах все вместе, во весь рост, являя собой некое одно существо, многоголовое и неспокойное. И каждая голова отстаивала свою истину, у каждой было свое понимание путей, по которым пойдет человечество.