Выигрывать надо уметь (сборник) - Виктор Пронин

– А знаешь, – неожиданно предложил Еремей, – пошли ко мне, а? Посидим, старое помянем, а? Пошли?!

– Может, как-нибудь в другой раз… Созвонимся, – залепетал я, презирая себя и стыдясь.

– Как ты сказал? – рассмеялся Еремей. – Созвонимся? Ну, ты даешь! Что такое «созвонимся» – я знаю. Это значит «отстань».

– У меня кое-что намечено… И как-то неловко…

– Старик, ты шел по улице прогулочным шагом. Так не торопятся. Так дышат воздухом. Подышим вместе. На, держи! – Ныряя в телефонную будку, он сунул мне плоский, с цифровым замочком чемоданчик.

Я повертел его в руках, полюбовался отделкой, даже постучал пальцами по крышке – во всем была видна нездешняя добротность. Эти чемоданчики почему-то называют «дипломатами». Не иначе как дипломаты ходят с такими вот вызывающе непрактичными емкостями. Что в него можно положить? Какую-нибудь очень важную депешу, а то и целое международное соглашение, ультиматум, например, или договор о дружбе и сотрудничестве, о помощи в случае нападения третьей державы. Лайковые перчатки можно бросить в такой чемоданчик, когда входишь в иностранное посольство. Конечно, внутри есть кармашки для авторучки с золотым пером, плотная пачка денег сюда поместится – ею можно поощрить резидента разведки. Да, и пистолет. Нетрудно догадаться, что это должен быть вороненый бесшумный пистолет, специально предназначенный для устранения нежелательных свидетелей, соучастников, а то и собутыльников. Трехзначный номерной замок, вмонтированный под черной ручкой, ясно говорил, что не так просто добраться до секретов государства, на которое работает такой предусмотрительный дипломат, как мой старый друг Еремей.

А сам он, закончив разговор, вышел из телефонной будки в распахнутом светлом тулупчике, окруженный нарядными клубами розового пара.

– Все в порядке, старик! – сказал он. – Нас ждут. Единственное, что необходимо сделать, – это раздобыть бутылочку поприличнее. Только что собственной рукой, вот этой самой, – Еремей вынул из перчатки и показал маленькую растопыренную ладошку, – я отрезал тебе пути к отступлению. В данный момент, – он выбросил руку вперед, оголив запястье, и посмотрел на сверкнувшие металлическими гранями часы, – в данный момент Людмила расстилает на столе самую нарядную скатерть, которую только нашла в доме. Ты слышишь треск? – Он поднял вверх указательный палец, и низкое зимнее солнце опять сверкнуло на гранях часов. – Это горят мосты за твоей спиной!

– Да, действительно, что-то стало жарко… – пробормотал я, понимая, что отступать некуда.

– Наоборот, старик! – расхохотался Еремей. – Что-то стало холодать! И нам с тобой пора поддать!

– Ты сказал – Людмила… Это та самая Люда?

– Какая? А, ты имеешь в виду еще ту… Нет, не та! – Еремей досадливо махнул рукой. – Другая. Гораздо лучше.

– Лучше той?

Еремей посмотрел на меня понимающе, усмехнулся, оттопырив узенькие усики, успокаивающе похлопал по плечу.

– А та… Вы не встречаетесь?

– Знаешь, я упустил ее из виду. Мы как-то потерялись. Бывает. Да! Она звонила мне несколько лет назад! – с некоторой горделивостью воскликнул Еремей. Впрочем, в его голосе прозвучало и легкое пренебрежение. – Пошли-пошли, вон в том гастрономе неплохой винный отдел… А как сам-то здесь оказался?

– Командировка.

– Надолго?

– Неделя… Дней десять… Как получится.

– Много работы?

– Не думаю, – ответил я. – Тут важно само присутствие. Значит, говоришь, она звонила?

– Кто? Ты о ком? А! Звонила. И, как обычно, некстати. Представляешь, уже вечер, я балдею у телевизора, жена, то-се… А тут звонок! Поднимаю трубку, начинается дешевый провинциальный розыгрыш: ты меня узнаешь, ты меня не узнаешь, угадай, кто звонит, забываешь старых друзей, ну и так далее. Наконец называет себя, предлагает встретиться, поболтать, косточки общим знакомым перемыть. Говорит, что в городе ненадолго, проездом…

– Где она работает?

– Не угадаешь! Какая-то концертная бригада, их последнее время развелось как…

– И что же, вы встретились?

– Что ты! Конечно, нет. На кой черт? Нет, ты скажи – на кой черт?! – Еремей, шагавший немного впереди, неожиданно обернулся. – Ну, представь, появляется человек из прошлого и предъявляет какие-то права на тебя, на твое время, настроение… Да, с этим человеком у тебя связаны не самые худшие воспоминания, ну и что? Приглашает на концерт, представляешь? С женой, говорит, приходи, похвастайся приобретением. Шутит, надо понимать.

– А ты?

– Я спрашиваю: а по телевизору ваш концерт не будут показывать?

– А она?

– Повесила трубку. Ты же ее знаешь… Но тебе, старик, я рад. Честно. – Еремей как вышел из телефонной будки в распахнутой шубейке, так и не застегивал ее, и были во всем его облике легкость, неуязвимость и… и, наверно, все-таки было довольство собой, хотя, в общем-то, по случаю встречи я мог бы этого и не заметить. – Приятно встретить человека из старой гвардии, – продолжал Еремей. – Человека, который не сковырнулся, не скопытился, который еще держится, черт побери!

– Да мы все, в общем-то, держимся.

– Нет, старик, нет! Многие наши сошли с дистанции, многие. Валик погряз в квартирных склоках, жалобах, заявлениях, разменах… Ты, наверно, слышал, он всем об этом пишет, жаждет сочувствия и понимания. Дедуля стал рефрижераторщиком, знаешь? Погнался за большими деньгами. Теперь месяцами смотрит в зарешеченное окно служебного купе. Как обезьяна из бродячего цирка. При этом вроде что-то выстукивает на пишущей машинке… Что он может выстучать – не знаю. А Игоря посадили.

– Слышал. Там со взяткой какая-то невнятная история.

– Сам виноват. Он мог вывернуться. Запросто мог.

– Значит, не получилось.

– А я говорю – мог, – сказал Еремей таким тоном, что я просто вынужден был сделать еще одно маленькое открытие – он не привык, чтоб ему перечили. – Игореша оказался слабаком. Его раздавили комплексы. То ему удобно, это ему неудобно… Нужно ясно отдавать себе отчет в том, что о справедливости может думать кто угодно, но не человек на скамье подсудимых. А он начал что-то толковать о справедливом приговоре, искуплении, возмездии… Никто его даже не понял.

– А ты что, был на суде? – удивился я.

– Был. Специально поехал. Может, думал, полезным окажусь. Куда там! Но судом насладился. До отвала наелся. Представляешь, судья спрашивает у того типа, который Игореше взятку всучил, – он у вас требовал деньги? Нет, говорит, не требовал. Может, намекал? Нет, не намекал. Тогда судья криком кричит: зачем же вы ему взятку принесли?! Ну как же, отвечает тот тип, он столько для меня сделал… Все так поступают. Я, говорит, порядочный человек… Во как! Представляешь? Тогда судья приступает к допросу Игореши. Вы признаете, что взяли деньги у этого человека? Признаю, отвечает. Почему вы это сделали? Ну как же, говорит, неудобно, человек принес от всего сердца, не возьму – обидится… Пришлось взять. Во мужик одурел, а?! – Еремей захохотал. – Слабость, говорит, проявил. Больше, говорит, не буду.

– И сколько же ему дали?

– Три года. – Еремей выставил три розовых, дымящихся на морозе пальца. – А в нашем возрасте – это треть жизни. Считай – три года да плюс еще пять лет, пока эта отсидка будет ему икаться! Ты понял?! На тысченке так подзалететь! Все, крест на Игореше можно ставить. Был Игореша, да весь вышел. – Еремей досадливо щелкнул пальцами, быстро глянул на меня сквозь холодные, поблескивающие стекла очков, словно проверяя, все ли я понял. – Ну ладно, ты постой здесь, а я в гастроном на минутку заскочу.

– Пошли вместе, – предложил я.

– А я говорю – стой здесь. Ты мой гость, понял? И не вздумай смыться. Знаю я тебя. А чтоб не смылся – держи!

И, опять сунув мне чемоданчик, строго подмигнув, Еремей исчез в мятущейся толпе гастронома. В винный отдел проскальзывали хмурые, озабоченные мужчины с сумками. Обратно они шли медленнее, с достоинством поглядывая по сторонам. Дескать, мы теперь не просто так, мы теперь при бутылке, а потому можем пойти куда угодно, можем к себе пригласить хорошего человека, и любой разговор нам теперь по плечу, да и вообще, ребята, жизнь здорово изменилась за последние десять минут, к тому же явно в лучшую сторону, вам не кажется? В глазах у них светилась уверенность в своей правоте и готовность ее отстаивать, причем кое-кто был не прочь заняться этим немедленно…

Надо же, как получилось – я прекрасно помнил и неудачливого квартиросъемщика Валика, и грустного рефрижераторщика Дедулю, и деликатного Игорешу, а вот Еремей почему-то вывалился из памяти. Начисто. Как и не было его никогда. И не повстречайся мы с ним сегодня, кто знает, так бы исчез. Понадобился бы долгий, заполночный разговор с ребятами, чтобы всплыл в чьем-то сознании его образ и все, что с ним было связано. Он как бы сошел с горячих плит набережной и, залитый слепящим солнцем, растворился в дрожащем от зноя воздухе среди пыльной листвы, вывесок овощных магазинов, сапожных мастерских, цветочных базаров…