Вариант «И» - Владимир Михайлов

Политический мыслитель оживленно разговаривал сразу с тремя женщинами среднего возраста, но мне показалось, что делал он это скорее по обязанности, для поддержания имиджа дамского угодника, а не ради удовольствия. Профессор, подумал я, наверняка привык размышлять и собеседовать в уютной обстановке кабинета или, еще лучше, гостиной с избранным обществом; так что здесь расшевелить его будет непросто. Однако… Тут же у меня созрел простенький план, и я наклонился к Наталье:

– Ну как – отогрелись немножко?

Она кивнула.

– Конечно. Большое спасибо…

– Как… – я на миг запнулся, – с мамой? Помощь нужна?

Она покачала головой:

– Нет. Там делают все, что нужно.

– Когда похороны?

– Завтра. В одиннадцать. Вы придете?

Я еще не знал – смогу ли, и ответил неопределенно:

– Постараюсь.

И сразу же перешел к делу.

– Итак, вы работаете у меня, как и договаривались.

– Мне казалось, что мы еще…

– Подробности письмом. А сейчас посмотрите туда. Видите – три упитанных пчелки и между ними – майский роз, несколько уже привядший…

– Это – тот, длинный, с бабочкой?

– Попадание.

– По-моему, он старается от них отделаться – не обидно, но настойчиво.

– У вас снайперское зрение. Так вот, две секунды вам, чтобы почувствовать себя на работе.

– Тут, сейчас?

– Пора отрабатывать пирожные. Ваша задача: сделать так, чтобы он заговорил с вами и на несколько минут отложил мысль о возвращении в закрытый для простонародья буфет. Я не спрашиваю, сможете ли вы. Сможете.

Наталья лишь дернула плечиком.

– Такую работу я выполняю только сдельно.

– Принято.

– Проторгуетесь, – предупредила она, уже вставая.

Мне нужно было, чтобы она его задержала и чтобы за выигранные несколько секунд я успел настроить пишущую аппаратуру, которая была на мне, но еще не изготовленная к действию. Я вытащил из кармана бумажник, как бы подсчитывая мои ресурсы; на самом же деле я заменил кассету на новую и откалибровал микрофон на ближний прием. Одновременно я наблюдал за действиями Наташи.

Она пересекала буфетный зал, помахивая сумочкой на длинном ремешке; двигалась по дуге большого круга, и в результате, как бы направляясь совершенно в другом направлении, оказалась рядом с системой из четырех тел. Точное движение – сумочка слегка задела ногу Бретонского – виноватое выражение лица и ее шевелящиеся губы – ряд волшебных изменений лица мыслителя – боевая стойка трех дам – несколько слов Наташи, обращенных к ним, – и дамы мгновенно дематериализовались. Я мысленно поаплодировал, уже готовый к дальнейшим действиям. И так сутуловатая фигура Бретонского изобразила и вовсе вопросительный знак – так изогнулся он, склоняясь к девице, чтобы, Господи упаси, не глядеть на нее сверху вниз; губы его разъехались, и лицо на миг сделалось совершенно похожим на одного из славных комиков кино прошлого столетия Джорджа Формби, известного под определением «Лошадиная морда с зубами в виде надгробных камней»; был еще один похожий на него, по имени Фернандель – я знал о них только потому, что унаследовал от деда неплохую видеотеку; назови я эти имена тут – вряд ли хоть один из присутствующих понял бы меня. Но зубы у Бретонского были, пожалуй, повыразительнее, чем у тех обоих; я испугался, как бы он не сгрыз бедную девочку тут же на месте, встал и двинулся к ним – еще и потому, кстати, что пришла пора вступать в игру мне.

Восприятие звуков у меня не столь изощренно, как у моей аппаратуры. И к мгновению, когда я оказался достаточно близко, чтобы разбирать слова, мыслитель успел уже наговорить, надо полагать, черт знает сколько и чего. Это меня, правда, не беспокоило: все пишется, потом можно будет прослушать не спеша, может быть, что-нибудь и пригодится… Сейчас настал миг моего комического выхода. Я синтезировал на физиономии классическое выражение оскорбленного достоинства и подступил к ним; как назло, именно в эти мгновения меня стал разбирать смех – не ко времени вспомнилась строчка из старой полублатной песенки про пивную на Дерибасовской: «Он подошел к нему походкой пеликана…» Именно так выглядел я, надвигаясь на них. Бретонский кожей ощутил что-то неладное, стрельнул глазами в меня, и его сразу же шатнуло к выходу. Но тут она как бы случайно придержала его за рукав, и он не сдвинулся с места. Честное слово, если бы мы неделю репетировали, нам не удалось бы сыграть лучше.

Я остановился, замкнув собою треугольник. Гордо откинул голову.

– Э-э… – начал было Бретонский.

– Наталья! – продекламировал я выразительно и достаточно громко. – Сколько раз я просил тебя не заводить случайных и сомнительных знакомств!

– Но, пардон… – затянул он.

– Я вовсе не виновата, – вступила она в трио. – Я случайно задела господина сумочкой, но я тут же извинилась, и он сказал…

– Догадываюсь, что сказал этот господин, если ты так покраснела! – Я перенес на него уничтожающий взгляд. – А вы, милостивый государь! (Я добавил несколько крупинок немецкого акцента.) Пользуясь беззащитностью молодой, хрупкой женщины, вы…

Я повысил громкость на два деления воображаемой шкалы – и люди по соседству начали уже с живым интересом оглядываться.

– В столь торжественный, я бы сказал – эпохальный день, день колоссального события в истории вашей страны… вы, mein Herr, позволяете себе…

Тут я сделал паузу, чтобы дать ему возможность воспользоваться его голосовыми данными.

– Простите, милостивый государь, но я не позволил себе по отношению к вашей дочери ничего такого, что могло бы вызвать…

– Verdammt! Эта дама приходится мне вовсе не дочерью!

Он совсем смешался. Бывает смешно и жалко наблюдать, как теряются интеллигенты в весьма элементарных ситуациях.

– Тысяча извинений, но я и в самом деле…

Впрочем, понять его можно было. Примитивный скандал, в котором как-то замешана женщина, во время действительно исторического события, для одного из главных участников действа может оказаться роковым.

– Нет, я этого так не оставлю!.. Как вы посмели?..

– Ради Бога – только не так громко… Не произошло же ничего такого… Пожалуйста, отойдемте в сторонку, я вам все объясню…

На моем лице была прямо-таки выбита вавилонской клинописью крайняя неохота прислушиваться к его оправданиям, и я изобразил сильную внутреннюю борьбу, что должна была сейчас кипеть во мне; Наталья с выражением совершенной невинности на прелестном лице переводила взгляд широко распахнутых очей с одного психа на другого и разве что не разводила руками от изумления. Потом она очень точно сыграла желание позвать на помощь кого-нибудь из окружающих, и тут я позволил себе поддаться на уговоры:

– Ну хорошо… хотя не знаю, что вы можете мне сказать.

– Вот там, в глубине, пустой столик…

Бедняга – он готов был потратиться на угощение, хотя – я знал наверняка – у него, как у любого интеллигента, с деньгами было негусто. Я, как бы все еще колеблясь, медленно кивнул, в душе страстно желая лишь одного: чтобы перерыв не кончался как можно дольше.

Мы подошли и уселись; вообще тут за столиками не обслуживали, но его, видимо, знали; подошел официант. Бретонский заказал:

– Бутылку шампанского… и? – Он взглянул вопросительно. Мне стало и впрямь жалко его, хотя жалость вообще-то не относится к моим профессиональным качествам: в нашей работе она бывает вредной. Я имею в виду журналистику, как вы поняли.

– Ну, пару персиков, может быть…

В его глазах блеснуло облегчение: наверное, он ожидал, что я закажу черную икру – но я ее не люблю, а если и ем, то уж не под шампанское. Наталья заявила голоском балованной девицы:

– Мороженое: с шоколадом и клубничным вареньем…

Не очень изысканно; однако я простил ей эту неточность: она ведь импровизировала, или, во всяком случае, играла с листа.

Бретонский кивнул и одним взглядом придал шестерке необходимое ускорение. Вряд ли у него был большой опыт в таких делах, но в каждом интеллигенте дремлет артист, и если его растормошить, может получиться не так уж плохо. Возникшую паузу Бретонский хотел было использовать для объяснений и извинений, но тут уж настал мой черед поиграть глазами – и он со звоном захлопнул пасть. Я кожей и печенкой чувствовал, как истекают последние минуты перерыва, но тут принесли заказ, официант откупорил и разлил по бокалам. Пена вздыбилась, иллюзорная и преходящая, как и все прекрасное в сей юдоли слез.

– Итак, за знакомство, – провозгласил он, воздев бокал. – Моя фамилия Бретонский. Доктор исторических наук, к вашим услугам. Присутствую здесь, как представитель партии азороссов – и, вероятно, содокладчик по основному вопросу повестки дня.

На женщину это имя не произвело никакого впечатления, но она послушно протянула свой бокал – чистый, нежный звон райских колоколов возник над столиком, как громадный бриллиант, на миг вынырнувший из высшего измерения, чтобы заставить нас вздохнуть о несбыточном – и тут же исчезнуть без следа. Потом оба бокала, покачиваясь в воздухе, застыли, ожидая моего движения.