Вариант «И» - Владимир Михайлов

Тут я на какое-то время перестал слышать его, отвлеченный совсем другими мыслями. Схватка с заокеанским заклятым другом назрела всерьез. Но многое в ней будет не на нашей стороне. В частности – то самое прошлое, о котором не хотелось думать, но нельзя было не принимать его в расчет.

В России люди по наивности своей полагали, что идут по тому же пути, по которому прежде прошло американское общество, где тоже были свои богачи, свои нищие и свои контрасты. Однако рассуждавшие так упустили из виду одно обстоятельство. А именно: в Штатах богатства создавались, по сути дела, на пустом месте, и чтобы создать богатство, нужно было – в принципе – производить ценности, то есть заниматься именно производством; в Штатах никто не пришел на готовое, и общество это – при всех его недостатках – изначально было обществом созидателей. В России же к тому времени, о котором я сейчас раздумывал, немалые ценности были уже созданы общественным трудом, и в последнее десятилетие двадцатого века речь шла не о создании, но лишь о распределении уже созданного. То есть не о том, кто больше и лучше создаст, но – кто больше и ловчее ухватит. Безусловно, такая задача выдвинула на первый план совершенно других людей, чем созидатели, а именно – воров и спекулянтов, понимая эти слова достаточно широко. И богатства возникали не на производстве, а на перепродаже, на выкачивании средств у обитателя без всякой компенсации, на биржевой игре; однако все это не увеличивало национального богатства, хотя являлось весьма полезным для создания богатств индивидуальных, но не коренящихся в почве страны, а катающихся по поверхности и в конце концов выкатывающихся за пределы России. Государство, в свою очередь – как заметил еще мой дед, – заботилось в первую очередь укреплением самого себя, то есть государственного аппарата и в какой-то степени – тех сил, на которые аппарат этот не может не опираться. Но никак не рядового гражданина – вопреки множеству лозунгов, провозглашавших прямо противоположное.

Это привело, естественно, к невозможности всерьез и надолго справиться с инфляцией; к массовой безработице; к отчаянию, вызванному ощущением безвыходности. Она же служит главной причиной любого пьянства. В общем, картина свидетельствовала только о том, что безудержная демократия (вернее, то, что под ней понималось) в пору экономического кризиса и отсутствия разумного и опробованного временем законодательства – способна привести лишь к диктатуре, но не к той, которую в данных условиях можно было бы даже приветствовать – достаточно просвещенной диктатуре личности, берущей на себя ответственность за совершаемые действия и требующей взамен согласия большинства на некоторые временные меры ограничения (что и возникло в начале века), – но к анонимной диктатуре чиновничества, где никто не несет личной ответственности ни за что. Именно такая диктатура и существовала в России до самого конца прошлого века…

– Эй, – окликнул меня Изя. – Ты что, не выспался? Не столько мы выпили, чтобы отключаться за столиком.

Я взглянул на часы. Ого!

Пока я дремотно размышлял, зал буфета успел уже заполниться.

– Перерыв объявили, – сказал Изя. – Ты что, не слышал? Этак ты все сенсации проспишь, журналист! Слушай: может, давай заодно и пообедаем – всерьез, как полагается? И еще поболтаем: нет для эмигрантов темы слаще, чем судьба бывшей родины…

– Нет, – сказал я. – Приятного тебе аппетита, а у меня дела.

– Тогда и я поеду, – сказал он. – Здесь мне делать нечего. Вернешься в зал?

– Надо полагать, – сказал я.

– Тогда забери то, что я там оставил на стуле.

– Что, выслать тебе заказной бандеролью?

Изя не улыбнулся:

– Это тебе и предназначалось. Посмотришь на досуге. Тот парень, что мечтал тебя подстрелить у посольства, – он меченый теперь. Глубоко в нем сидит микробчик. Поймать его не смогли – скользкий подонок, но маковое зернышко в него всадили, так что теперь оно циркулирует по его большим и малым кругам… А я тебе оставляю индикатор. Если твой приятель окажется вблизи… Усек? Всех благ!

– Пока! – сказал я, пытаясь вспомнить, что же за мысль проскользнула у меня в голове в тот миг, когда Изя своими словами загнал ее вновь куда-то в глубокое подсознание.

3

Мне ни есть, ни пить не хотелось еще – распорядок работы съезда не совпадал с моим личным режимом, – и я решил прогуляться, а еще лучше – выйти из подъезда и выкурить сигарету на свежем воздухе. Курю я редко, но все необходимое для этого порочного времяпрепровождения имею при себе. И временами это приносит совершенно неожиданные результаты. Вот и сейчас: если бы я не захотел курить, то не вышел бы из помещения в весеннюю промозглость; а не выйди я – и не увидал бы Натальи, которая, успев уже продрогнуть, переминалась с ноги на ногу около подъезда.

Я увидел ее прежде, чем она меня; первым движением было – стремглав броситься к ней. Однако на полпути я взял себя в руки, и когда она обратила наконец взгляд в мою сторону, я уже шел неторопливо, достойно, нацепив на физиономию строгое выражение. Впрочем, мне сразу показалось, что в мою строгость она ничуть не поверила. У женщин вообще интуиция развита куда сильнее, чем у нас. Мы – пол мыслящий, они – чувствующий. Иначе и те, и другие неполноценны. Во всяком случае, я всю жизнь так думал.

– Опаздываете, – сказал я, стараясь, чтобы в голосе прозвучала укоризна. Хотя это, по-моему, получилось неубедительно. – У вас такой принцип? Или досадная случайность?

Наталья же вместо того, чтобы покраснеть, ощетинилась.

– Святое право женщины – опоздать на пятнадцать минут, – ответила она.

Я демонстративно оттянул рукав чуть ли не до локтя, обнажая часы.

– На пятнадцать? А сколько сейчас?

Она покачала головой.

– Я не успела на каких-нибудь десять минут. Но вас уже не было. А они, – жест ее в сторону охранников был донельзя выразителен, – они меня просто не пропустили. Вы ведь не предупредили тут никого…

Прелестно. Значит, я еще и виноват. О женщина, непостоянство – имя твое! Кто это сказал? Кажется, Вильям Шекспир? Лучше бы сказал «противоречие». Впрочем, что он понимал в женщинах, запивоха? Другое дело – тот, кому на деле принадлежат и пьесы, и сонеты; тот действительно разбирался. Но он носил совсем другую фамилию, куда более громкую по тем временам. Конечно, если бы он умел заглядывать в будущее, то пошел бы и на серьезные неприятности ради вселенской славы. Но откуда было ему знать, что родятся на свет немецкие романтики?..

Впрочем, это я уже сел на своего конька. Об этом поговорим как-нибудь в другой раз – если найдется свободное время. А сейчас его не было. Потому что Наталья продрогла уже до костей. И к тому же она была права: мне следовало предупредить охрану. Беда в том, что я просто не верил, что она придет. А она взяла и пришла. Нет, я был действительно виноват.

Я обнял ее за плечи.

– Бедный мой человек, – проговорил я искренне. – Ну-ка, пойдемте побыстрее. Вам сейчас просто необходимо выпить чего-нибудь горячительного. Или хотя бы просто горячего.

Она шмыгнула носом и, кажется, поняв, что я признал свою вину, стала жалеть самое себя. Но я решил, что сейчас не время расставлять точки над i.

– Мой секретарь, – сказал я маячившему в дверях амбалу, и он равнодушно кивнул. При этом, однако (я заметил), не преминул залезть ей под желтую синтетическую ветровку, погладить по заметным выпуклостям, потом обратить внимание и на то, что пониже. Взглядом, разумеется, только взглядом. Но меня и это почему-то рассердило, хотя я прекрасно понимал, что сделал он это без всякого дурного умысла; просто сработал здоровый солдатский инстинкт.

Но мы оказались уже в гардеробе, я сдал ее ветровку и мы вошли в фойе.

Первая атака на буфеты уже схлынула, так что мне без труда удалось усадить Наталью за столик – не за тот, где недавно сидели мы с Изей, – и снабдить ее горячим кофе и какими-то кондитерскими излишествами; от более существенного она отказалась. Пока молодая женщина отогревалась и приходила в себя, я ненавязчиво оглядывался, почувствовав себя уже на работе: сейчас самое время было войти в контакт с кем-то из перечисленных в моем списке людей и если не сразу взять интервью хоть у одного из них, то, во всяком случае, договориться о встрече в более пригодной для работы обстановке. Их, однако, не было; надо полагать, для президиума, по нашей старой традиции, оргкомитет организовал свой буфет – где-нибудь по ту сторону добра и зла. Меня хватило бы, конечно, на то, чтобы прорваться туда, но не хотелось оставлять Наталью одну, и я продолжал рассматривать публику – пока взгляд мой не наткнулся на уже знакомый по фотографии облик; я без труда опознал пышную шевелюру, хотя и, если приглядеться, достаточно редкую уже, крупный породистый нос, не очень сочетавшийся с тонкими губами и острым подбородком. Бретонский, историк и в какой-то степени мастер политического прогноза. Что же, заказ мною уже получен, обстановка и без него заставляла торопиться, значит, надо брать его на абордаж: для начала, пожалуй, неплохо…