Лавина - Милош Крно

Душан улыбнулся. Правда, эта улыбка далась ему с большим трудом, потом указал рукой на стул:

— Дай-ка мне, пожалуйста, это молоко.

Мишо вложил кувшинчик в его обвязанные руки и принялся наблюдать за тем, как жадно пьет Душан. Он покачал головой и засмеялся:

— Я нашел у тебя всевозможные болезни, но мне и в голову не пришло, что ты голоден. — Он сел на край постели и принялся торопливо рассказывать: — Знаешь, отсюда немцы вчера ушли… В Длгую. А я здесь прятался в чулане. Почти два дня, представь себе! Из Бистрицы убежал. Там я помогал в больнице… Но скажу тебе правду, — продолжал он, понизив голос, — ты мой последний пациент. Знаешь, если немцы снова придут, я уйду в сторожку… Вначале было лучше, много знакомых, а теперь днем с огнем не сыщешь интеллигента. Все какие-то неизвестные личности…

Душан слушал Мишо очень невнимательно. Только когда тот упомянул Стратеную, спросил:

— Послушай, а кто здесь, собственно? Я, наверное, все время был в бессознательном состоянии, помню только, что заснул там, наверху. А потом — абсолютно ничего…

— Кто здесь? Ну, человек триста партизан. Приесол здесь, Янко Приесол. Он уже два раза приходил посмотреть на тебя… И в Железновцах партизаны, и в Бравном… Ты и представить себе не можешь, что за молодец этот Приесол! За день он все организовал. Только не знаю, как он представляет себе это дальше. Ведь немцев в горах уже нет… — Он засмеялся и громко добавил: — А знаешь, кто выделяется даже на фоне этих людей? Этот русский командир, которого лечил отец.

— Светлов? Он тоже здесь? — удивился Душан.

— Да, но ты только подумай: вчера он распорядился собрать всю детвору из Стратеной в школу. А всего за несколько часов до этого была боевая тревога… Дескать, он мог бы их учить. Говорят, что он был учителем, и вот поэтому…

В комнатушку вошел Янко. Лицо его озарилось радостной улыбкой, когда он увидел, что Душан сидит с кувшином в руках. Он присел на кровать, положил руку на плечо Душану и улыбнулся:

— Как самочувствие, Душан? Как нога?

Душан сдвинул брови:

— Да это пустяк. Ты лучше скажи мне, что теперь? Что будет дальше?

— Ну что ж, мы здесь, в Стратеной, со вчерашнего дня. Отряд получил пополнение, патроны мы нашли в рудниках, так что, сам понимаешь, отсюда мы не уйдем, а немцев сюда не пустим… Только вот ребят много погибло… — Лицо Янко стало грустным. Когда Мишо вышел, Янко хлопнул ладонью по колену, сморщил лоб и, устремив взгляд куда-то вдаль, продолжал: — Эх, Душан, ну и время настало! Великое время! Организация, как оказалось, гроша ломаного не стоила. Знаешь, армия, офицеры… Но ты и представить себе не можешь, что чувствовали ребята. Ладно, — он махнул рукой, — потом мы все исправим, что можно… Но что радует меня, это люди. Никогда не думал, что они такие. Знаешь, — загорелся он, — когда они оказались лицом к лицу со смертью, тут уж нельзя было ловчить… Вот когда выявилось, кто чего стоит. Не так, как в обычной жизни прежде. Если ты умел поклониться шефу и красиво завязать галстук, тогда этого было достаточно. А здесь? Здесь все иначе. Потяжелее…

— Янко, тебе всегда удается вселить в душу надежду, — сказал Душан, и взгляд его выражал благодарность. — Я так рад, что попал сюда. Признаюсь тебе, что меня уже охватывало отчаяние.

Янко прищурил глаза и сказал с улыбкой:

— Да, что я хотел тебе еще сказать… Все у нас здесь в порядке, вот только не хватает нам редактора. Ротатор мы нашли на туристской базе, а вот редактора…

Лукавым взглядом смотрел он на Душана, который после этих слов громко воскликнул:

— Так ведь я!..

Янко похлопал его по плечу и разразился смехом:

— Конечно ты! — Однако его лицо сразу же приняло серьезное выражение, и строгим тоном он сказал: — Но сначала ты должен встать на ноги.

6

Между школьных парт торчала громоздкая, дородная фигура Хлебко-Жлтка. Когда два немецких солдата приволокли его в класс, голова Хлебко была втянута в плечи, а светлые глаза на заросшем добром лице с испугом смотрели на немецкие мундиры.

Его привели в том, в чем застали дома: в армяке и суконных брюках, без шапки и полушубка.

Он все время твердил одно и то же:

— Это моя дочь, — и украдкой косился на стройную девушку в народной одежде, стоявшую лицом к стене недалеко от окна.

Сначала голос Хлебко был тихим, слегка испуганным и неуверенным, но постепенно уверенность вливалась в него, взгляд становился более решительным.

Перед ним стоял фельдфебель в очках с толстыми стеклами. Из-под его усиков, пожелтевших от табака, блестел ряд золотых зубов.

— Так, значит, ты врал! — прошипел он. — Врал немецкому офицеру!

— Я ведь вам говорю, что это моя дочь! — не выдержав, закричал Хлебко, устремив на толстое лицо фельдфебеля такой злой взгляд, что того передернуло.

Фельдфебель обернулся к молодому лейтенанту в облегающем фигуру отутюженном мундире. Тогда за задней партой заерзал маленький пожилой человек. Своим острым длинным носом и колючими глазками, не предвещавшими ничего хорошего, он напоминал галку, а голос его был похож на кваканье, когда он услужливо принялся сыпать словами:

— Не верьте ему, господа! Это нездешняя девушка. Она пришла сюда в октябре, из Бистрицы…

Хлебко стиснул зубы и, навалившись на парту, сильно впился в нее пальцами, вкладывая в это судорожное движение всю свою злость.

— Он это говорит только потому, что я у него не покупал, — пробормотал он. — Так ведь он и без меня разбогател, — добавил он как бы про себя.

Лейтенант показал фельдфебелю головой на дверь и прошипел:

— Hinaus mit dem Banditen! [29]

Солдат, который застыл у печи словно мумия, потряс головой, подтолкнул Хлебко автоматом в спину, но Хлебко не двинулся с места, и тогда фельдфебель приказал:

— Подождать в коридоре!

Выходя из класса, Хлебко чуть было не столкнулся с широкоплечим солдатом, который отдал лейтенанту честь и доложил:

— Мы поймали двух партизан.

Лейтенант быстро набросил шинель, вытащил из кобуры револьвер, сунул его в карман и вышел.

— Пойдемте и вы, герр Пашитка, может быть, вы их узнаете, — сказал фельдфебель человеку, сидевшему за задней партой; тот вскочил, как подброшенный пружиной, и поспешил за лейтенантом.

Девушка посмотрела в окно. На школьный двор согнали людей: мужчин и женщин. Вокруг них расхаживали немецкие солдаты. В углу у забора стояли два молодых человека. Широкое лицо одного из них было окровавлено, другой был повыше ростом, потоньше, с продолговатым лицом и густыми, темными бровями. Девушку охватила дрожь, а потом она тихо охнула:

— Душан!

Перед партизанами остановился лейтенант. Он держал в руке револьвер и что-то кричал, потом кивком головы сделал знак солдатам. Трое солдат с автоматами в руках отвели арестованных в здание школы. Душан прихрамывал. Лейтенант вернулся в класс и закричал через двери, чтобы их оставили в коридоре. Он долго орал на какого-то солдата, ругал его за то, что тот не согнал скот на нижний конец деревни.

В это время пришел немецкий унтер-офицер с маленьким человеком, которого фельдфебель называл герр Пашитка (это был Пажитка, торговец из Длгой), и протянул лейтенанту коричневую записную книжку.

Лейтенант открыл ее, посмотрел на девушку и улыбнулся вежливой, слегка лукавой улыбкой:

— Also sie sind Maria Chlebko-Cltkova? [30]

Ему тяжело давалось произношение словацких фамилий. Он уселся за учительский стол и открыл другой блокнотик. Пожевав губами, кивнул фельдфебелю, протиравшему платком очки, и сказал по-немецки:

— Особа одна, а удостоверения личности два. У того Цлтка нашли второе.

Фельдфебель поднес оба удостоверения к носу. Разразившись неприятным пискливым смехом, он обратился к девушке:

— Значит, вы не Хлебко-Жлткова, а Мария Ца… — он поправился, — Мария Захарова.

Мариенка молчала. Что толку от того, что она спрятала удостоверение, полученное в Бистрице! Нашли его. А еще раньше ее выдал Пажитка. Удивительно, как богачи выслуживаются перед немцами. Что теперь делать? Она будет утверждать, что является дочерью этого крестьянина, который дал ей приют, а в Бистрице у нее была другая фамилия, чтобы ее «отца» не преследовали. Так, наверное, разумнее всего, этим она и ему поможет. Ну а Пажитка? Может, найдутся свидетели против него, ведь люди будут говорить в ее пользу. Это совершенно определенно. В худшем случае ее посадят в тюрьму. Но что будет с Душаном? Его схватили как партизана.

Страх наполнил сердце девушки. Что, если его расстреляют? Она все вытерпит, только бы спасти Душана.

Фельдфебель кружил вокруг нее, как разозленный индюк. Наконец он остановился, приблизил горящую сигарету к ее лицу и, потеряв терпение, прошипел:

— Будешь говорить?