Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Янко распорядился, чтобы его подождали, а сам пошел с Имро к лесной сторожке разузнать, есть ли немцы в Стратеной. Сторожка стояла нетронутой, из ее трубы валил дым.
Они спустились по узкой дорожке. Имро подполз к косматой собаке, которая лишь заворчала на него, и заглянул через окошко в кухоньку, где горел свет. Там он увидел лесника с женой и Эрвина Захара. Он свистнул Янко, и они сразу же ввалились в теплые сени, сопровождаемые волной холодного воздуха. Из боковых дверей вышел Газуха. Он не успел даже обнять Янко, как зазвонил, скорее, как-то заворчал телефон.
— Алло, алло! — закричал он в трубку. — Я — «Остров», «Остров», а вы «Маяк»? Что? Двинулись? Сколько, говоришь? Триста?
«Может быть, это и в самом деле остров? — подумал Янко, прислонившись к теплой стене кухни. — Остров, где нет немцев?»
Кто знает, расположились ли они у дорог и в лесных поселках? В Длгой-то они наверняка есть. Могут быть в Железновцах и в Стратеной. Может быть, уже захвачены целые районы, и лишь кусочек земли около сожженных землянок и лесной сторожки — это и есть вся свободная территория? Может быть, та пядь земли, на которой он сейчас стоит, и в самом деле, как в сказанном Газухой пароле, является островом, маленьким островком свободы, окруженным водой? А маяк? Это наверняка отвечает Милка. Она находится в еще большей опасности, чем они.
Янко трясла лихорадка. Голова раскалывалась на части. В ушах шумело, а мысли путались. При воспоминании о Милке в его сердце возникло какое-то теплое чувство. Она там, далеко. Нужно идти вниз по долине. Шагать, шагать и стрелять перед собой, стрелять. Нет, это не долина, это не покрытая грязью дорога. Он на острове, а вокруг него волнуется море. А маяк? Маяк… Он протянул руку к телефону и пробормотал:
— Это же Милка, я хочу ей…
Газуха дал ему трубку, но от усталости и лихорадки у Янко закружилась голова. Только теперь он почувствовал всю тяжесть того, что ему пришлось испытать. Ноги его подкосились, и, обессиленный, он соскользнул вдоль стены на пол.
Газуха схватил трубку и долго думал, что сказать. Он видел, что Янко в обмороке. Наконец он закричал в телефон:
— Янко шлет тебе привет, Янко! Понимаешь?.. — Он бросил виноватый взгляд на Имро, который склонился над Янко, и соврал: — Нет, только что вышел… Ну да, здоров как бык…
4
Эсэсовцы рассеяли партизан в передней части долины и у пруда встретились с немецкими солдатами, которые пришли в горы со стороны Бистрицы и Ружомберока. Они сожгли землянки, хижины пастухов и две лесные сторожки, расстреляли на месте несколько нерешительных солдат, которые не знали, идти ли им по домам или к партизанам, и в растерянности топтались у заброшенных землянок. Как стадо овец гнали эсэсовцы перед собой тех гражданских лиц, которых обнаружили в пастушеских хижинах и на сеновалах. В пещере под Качкой они захватили свыше тридцати евреев, отобрали у них обувь, а затем забросали гранатами. Потом они ушли из долины, чтобы дать возможность вернуться тем колеблющимся, которые абсолютно не верили в милосердие гитлеровского командования и опасались, что с ними при возвращении домой может случиться самое страшное.
Эсэсовцы пошли на хитрость: оставили на два дня Погорелую, чтобы никто не побоялся вернуться «к своей старой работе». Когда солдаты и партизаны увидели, что на полях выше Погорелой нет больше серых мундиров, то, усталые, отупевшие, голодные, а многие и больные, отправились по грязной полевой дороге к деревне.
Члены революционного национального комитета Погорелой перебрались из сторожки «Слатвинская», которую сожгли немцы, в расположенную неподалеку землянку, и пережидали там, пока немцы уберутся с гор. Но когда они услышали, что немецкий гарнизон оставил Погорелую, Беньо решил в темноте сбегать в деревушку, посмотреть, что там происходит, отыскать Приесола и еще до утра вернуться.
Эрвин присоединился к нему, надеясь втайне, что сможет остаться дома. Но просчитался. Под Брындзовцом они натолкнулись на французских партизан. Просто удивительно, что их не пристрелили как беглецов. Французы обвешали их гранатами, на спины надели рюкзаки, чтобы все это они доставили им на Магуру. Эрвин скрежетал зубами от злости: с ним обходятся, как с вьючным мулом, даже знание французского языка не помогает!
Пудляк между тем отправился вверх по долине. Он должен был разузнать, чист ли воздух в Стратеной. Свернув в лес, Пудляк шел узенькой дорожкой между елями, среди которых затесалось несколько ободранных дубов. Под лучами солнца снег на пожелтевших листьях растаял. Кое-где виднелись влажные желуди. Пудляк нагнулся за одним из них: пригодится на черный день, он уже набрал их, слава богу, полные карманы. Нет, немцы лишь пройдут через горы, здесь они торчать не будут, а тогда останется только подождать, пока русские танки загонят их за Ружомберок. Мудро он поступил, что остался в лесу.
Он оторвал взгляд от земли и свернул вправо. Между двумя большими дубами, один из которых был повален, прямо перед ним оказалась неповрежденная землянка. На ржавых петлях висела дверь. Он распахнул ее ногой, и в землянке сразу же кто-то закричал:
— Не стрелять! Nicht schiessen, ich bin Gardista! [28]
Испугавшись, Пудляк сначала отскочил. Но на его лице сразу же появилась улыбка. Он узнал голос Людо Сокола, которого разыскивал трибунал повстанческой армии, ибо Сокол во время боя покинул свой участок.
Пудляк вошел в землянку. Через маленькое отверстие в нее едва проникал дневной свет. Сокол сидел на полене, втянув голову в плечи и дрожа как осиновый лист. Одет он был в штатское.
— Что вы здесь делаете? — обрушился на него Пудляк.
— А, это вы? Слава богу! — радостно воскликнул Сокол.
— Конечно я, — усмехнулся Пудляк. — А вы прячетесь?
— Так же, как и вы…
Пудляк отрезал:
— Как я? Но я прячусь от немцев.
Сокол взглянул на него с удивлением и пожал плечами:
— Так и я тоже.
— А не от трибунала? — покосился на него Пудляк. — Ведь вы дезертировали. Пойдемте со мной.
Сокол вздрогнул. Он провел ладонью по заросшему, исхудавшему лицу и язвительно спросил:
— Неужели вы это всерьез?
Пудляк почувствовал, что этот человек в его руках. Он его отведет, это будет патриотический поступок.
Строго взглянув на Сокола, он сказал решительным тоном:
— Да, я говорю это совершенно серьезно.
Он ждал, что Сокол будет упрашивать его, начнет сулить ему золотые горы. Но Сокол лишь лукаво усмехнулся.
— Куда я должен идти? — спросил он. — Наверное, в трибунал?
— Посмотрим, — ответил неопределенно Пудляк и, нащупав в кармане револьвер, успокоился: снят с предохранителя.
Сокол покачал головой, схватился за нее обеими руками и громко рассмеялся.
— И вы говорите это совершенно серьезно? А? Хорошо, пойдемте, — пожал он плечами. — Но знаете, что я там скажу, перед вашим партизанским судом? — рассмеялся он. — Я скажу им: пан Пудляк был жандармским агентом.
Кровь бросилась Пудляку в голову, а перед глазами поплыли круги. Страх сковал его. Не подумав как следует, что сказать, он закричал:
— С чего вы это взяли? Откуда вы знаете?
— Не таким уж ослом я был, — ухмыльнулся Сокол, — как командир гарды…
— А доказательства? Какие у вас доказательства? — заикался Пудляк.
— Их достаточно, — отрезал Сокол. — Кто получил приказ от пана Захара, — улыбнулся он иронически, — расколоть национальный комитет? Кто натравливал Беньо и Пашко друг на друга? Кто передал жандармам список коммунистов? Пустое, пан Пудляк, — махнул он рукой, — мы с вами одного поля ягодки.
Руки Пудляка бессильно опустились, ноги подкосились. Он был убежден, что никто, кроме Ондрея Захара и прежнего командира жандармов в Погорелой, не знает о его деятельности. Захар его не выдаст, в этом он был уверен, они держатся друг за друга. А жандармский командир? Кто знает, куда он делся, о нем уже давно ничего не слышно. А что теперь? Если он оставит здесь Сокола, то этот тип может в любой момент донести на него.
Розовые сны Пудляка о будущем рухнули, как карточный домик, как оловянные солдатики Эрвина, в которых еще совсем не так давно он швырял стеклянными шариками, чтобы забавлять сынка господина фабриканта.
Чтобы он провалился, этот жандармский участок! Ондрей Захар еще перед войной настоял на том, чтобы Пудляк вступил в коммунистическую партию. «Вы будете там моим глазом», — убеждал он его и повысил ему жалованье. Но сколько же подлостей ему пришлось совершить под нажимом Захара!
Четнический участок, потом жандармский участок и, наконец, немецкая комендатура — все помещалось в одном и том же здании, которое Пудляк с большим удовольствием взорвал бы. Немцы отпустили его, когда он подписал заявление, что будет сотрудничать с ними, и он тут же ушел в лес. Что они могут сделать, если он не в их руках? Письменные доказательства своего сотрудничества с жандармами ему удалось уничтожить, когда он перебирал архив в жандармском участке. Среди письменных материалов он нашел одно свое заявление и описание собственной особы, кончающееся предложением: «Наш сотрудник в коммунистической партии». Здорово это он тогда придумал номер со свечкой, когда сжег бумаги.
- Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн - О войне
- Луч во тьме - София Черняк - О войне
- Диктат Орла - Александр Романович Галиев - Историческая проза / Исторические приключения / О войне
- Пути-дороги - Борис Крамаренко - О войне
- Крымское зарево - Александр Александрович Тамоников - О войне
- Долгий путь - Хорхе Семпрун - О войне
- 10 храбрецов - Лада Вадимовна Митрошенкова - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Щит дьявола - Лео Кесслер - О войне
- Я дрался на Пе-2: Хроники пикирующих бомбардировщиков - Артём Драбкин - О войне