Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко

class="poem">

Жил я у попа первое лето,

Выжил я у попа белого барана.

Мой баран — по горам.

Жил я у попа другое лето,

Выжил я у попа серую утку.

Моя утка — водомутка.

Жил я у попа третье лето,

Выжил я у попа черную курку.

Мой баран — по горам,

Моя утка — водомутка,

Моя курка — чернохолка,

По двору ходит, цыплят водит,

Хохол раздымает, попа потешает.

Курочка-хохлатка — кудах-тах-тах!

Прогулка в лиловом

Дама носила платье

С необычайным узором,

И золотом вся расшита

Была у нее туника

С брошкою на плече…

Аполлинэр

Кому дадим говорить на этот раз? Кто еще интересен, кто живет не по правилам? Кого заметил Глаз, над кем снижается птица?

Она шла в потоке, ее ноги были в песке. Толпа мимо, мимо, животное в каждом. Машины стояли на обочине, одна за другой, и за темными стеклами творились неслыханные преступления. Люди толпились у киосков, покупали мороженое, прозрачные, проходили друг сквозь друга. Она шла, встречала друзей, они показывали пальцами вокруг, их сны были легки.

Они говорили: повысим рождаемость, у нас мало людей. Нам нужны люди, чтобы рожать еще людей. И вот я появилась на свет, и я готова повысить рождаемость. У меня есть кожа, есть глаза, как озера, я нетронута и не подвержена дурным привычкам. Кому я?

Она шла, и к ней обращались взгляды, в нее направлялись стрелы, она была весела, она хотела быть афинской гетерой, но не знала нужных движений, она видела перед собой лица, и ее интересовали эти лица, прежде всего ее интересовали мужчины, черноволосые и блондины, загорелые и высокие, в черных очках, с женщинами и одни, с блеском в глазах, она думала: а если этот, — у него крепкая ладонь, жесткие волосы, грубая кожа, его любовь берет, у него своя машина, он повезет ее к себе, его губы сухи, у него жадные глаза, и вот он берет ее любовь, она не подозревала, что может так себя вести, она тоже — зверь, теперь она знает, кто она такая, ее малиновая роза пульсирует, она видит, кто он такой, она — женщина.

Она шла, закрывая собой свет, сквозь нее не было видно других, она была молода и видела мир таким, каким он ей нравился, для нее были и люди, и вещи, она разрешила миру быть, она встретила знакомого, он хорошо одет, ухоженная прическа, узкий воротничок, он обещает достать красивые солнцезащитные очки, выполняет свое обещание, нужно ли это ей? А, впрочем, он настойчив, она идет в ресторан, у нее музыкальный слух, ресторанная музыка режет ей слух, они идут в другой ресторан, это пивной ресторан, там носят женщин на руках, там снимают с них платья вместе с кожей.

Она шла, ее вели за руку, на руках у нее висели браслеты, она была в розовом, зеленом, желтом, лиловом, розовом, она меняла белье, у нее было фарфоровое лицо и черные глаза, она была Настасией Кински, дочерью асфальта, под ее ногами кипел асфальт, ее заинтересовал длинноволосый человек с ранними морщинами, безразличный ко всему, но его мир стал ее миром, его Шопенгауэр — ее тайной, его парадоксы — ее неразрешимыми загадками, они познакомились на отполированных подошвами камнях и соскользнули вниз, в полумрак подвала, кофе заменил ей мечту, кофе и глаза уставшего ребенка, он показывал ей дорогу в никуда, они курили траву, и голова делилась пополам, нарастали неведомые звуки, части тела не ладили друг с другом, ругались, ссорились и мирились, и серые лица по утрам, и ночи, полные не то снов, не то всамделишного бега и страха, но он не хотел ее, хотя она настойчиво предлагала себя, лезла к нему в постель, раздевалась у него на глазах, готовая каждую ночь, но лишь иногда, забывшись в алкогольном мираже, ворочал он ее, раздвигал ей ноги, просыпался утром — и с отвращением поворачивался к стене, уступал ее знакомым, они старались взять ее, но она рассматривала их как возможность приблизиться к нему, немытому, с сальными волосами, он вообще не хотел женщин, не любил спать с ними, избегал этого, и цепочка, соединяющая их, распалась на звенья.

Эта девушка разрушена, она почти в руинах. Странно, но все так же она искривляет пространство возле себя, и это не зависит от места, где она находится, от количества фарцовщиков, иностранцев и интеллектуалов, от стиля архитектурных сооружений, наличия водопровода, телефона и телеграфа, политических партий и государственных границ. Женщина — существо, наиболее враждебное мужчине, чуждое ему — делает жизнь в любых местах, производит рефлексы, погоню за мечтой, искусство и науку, самоубийства, идеи и бессонные ночи, конфликт поколений, репрессии, случайности и нелепые ситуации. И возникло новое место, параллельная вселенная, которую эта девушка способна была впитать, растворить в себе.

Она шла, она просто шла, на ней было кольцо, в ушах висели золотые изогнутые полусферы, она сошла с картины Ленсбаха, немножко зеленого под глазами, немножко розового на щеках, чуть синеватые виски, прическа вверх, плавные переходы скул, бесстыдное платье — и для нее готов новый город, он полон изящества и изогнутых линий, золотых сечений, портиков и тихих двориков, негромкой скрипичной музыки.

Ее подруга по ту сторону витрины, кто она?

Берущая у мужа красные «Жигули» на пляж, отсвечивающий купальник, чернеющая кожа, магнитофон. «Вы знаете, где можно набрать воды?» — «Там.» — «Где?» — «Да там, там.» — «Я не вижу.» — «Хорошо, я покажу.» — «Как Вы отреагируете, если я скажу, что я еврей?» — «Интересно» — и так далее, она говорит: «Нет», она говорит: «Да», но все уже определено, определены повороты, изгибы тела, она омолодит человека искусства, потому что змея интереса высовывает язычок из ее аккуратной, ухоженной расщелинки, художник (фотограф) предлагает ей сняться как модели, и все это интересно, интересно, интересно.

Уехавшая на месяц в Закавказье, где люди черны, где улицы кривы и пыльны, где пища остра и дорога, где полгорода знакомых за один день, и у каждого машина, и нет будущего, нет прошлого, нет забот, холода и льда.

Узнавшая новую, интересную позу.

Она идет, день одна, день другая, преломляясь сквозь хрусталь, одетая в прозрачное, демонстрирующая свои ноги, свою грудь сильным мира сего, преодолевающая препятствия, милая, любящая кофе, (…),