Калифорния - Игорь Анатольевич Шнуренко

огонь, голодный взгляд, лоб, серый от недостатка любви.

Ты помнишь солнечное утро и дом с полустертыми барельефами, открытое окно — кто же там глядит на меня из окна и отводит взгляд? — наконец я понял, тот, тогдашний зазеркальный образ, то, что показалось мне отражением в стекле, оптическим обманом — нет, это не обман, это дядя Чири-Чала — я помогу тебе, мой мальчик, я всемогущ, я спасу хотя бы тебя, я буду биться за тебя до конца, и, если проиграю, устану, недотерплю, я засуну тебя, мой мальчик, под стекло — под стекло, до лучших времен, рядом с Вуди Алленом, Дугласом Фэрбенксом и Конрадом Фейндтом.

Я уготовил тебе волшебный мир под стеклом, и этот мир весь твой — здесь Мерилин Монро обалдевает от Шанели № 5, здесь девушки Климта плывут по реке сна, сопровождаемые меланхоличными рыбами, здесь в гавань Восточной столицы величаво вплывают парусники с прямоугольными парусами, здесь нашел убежище уставший еще тогда — смертельно уставший, ты помнишь, — БГ, и челка скрыла от него этот мир навсегда; здесь будешь и ты, мой мальчик, и я, великий Чири-Чала, буду рассказывать о тебе своим добропорядочным друзьям.

Или ты предпочитаешь остаться? Мальчик мой, игра не стоит свеч, я засушу тебя, как диковинную бабочку, шепни только, шепни чуть слышно хотя бы теперь: «Дядя Чири-Чала».

Ты улыбаешься и отводишь взгляд, сейчас ты спустишься вниз и суровые инквизиторы заставят тебя жечь еретические листья, но ты будешь счастлив, я знаю, что ты будешь счастлив, знаю, когда ты будешь счастлив, и я, дядя Чири-Чала, не возьму в голову, как тебе это удалось.

Спрятавшись за дерево, я наблюдаю, как по веревочке с этажа на этаж спускается механическая рука, я вижу, как твой глаз, милый мальчик мой, напряженно пытается проникнуть куда-то через дырку в колготках, может, иная Вселенная была совсем рядом? И он — твой взгляд, твой шприц — проникает сквозь шероховатую девичью кожу в нервный полусон — в себя — и больше никуда.

Наступает вечер и разбирает дом по кирпичику, дом покрывается мхом, и исчезаю я, невостребованный дядя Чири-Чала.

Помнишь, Инга, как наши мысли управляли миром, — нет, это было чуть позже, но уже тогда они пробовали свою силу — зимой к столбам примерзали червонцы, лопались трубы, и иней сыпался внутрь вместе с безумием Федерико Гарсии Лорки, и из ночной реальности в дневные иллюзии тянулся бикфордов шнур, состоящий из несчетного числа кровавых осенних листьев, что загорались от вопля вымышленной негритянки.

Веришь ли, Инга, я четко помню, как держал мировую ось — это было нетрудно и даже приятно — была звездная-звездная ночь — был снег, я был один, мне было девятнадцать лет, и Млечный Путь был как дым сигареты. Возможно ли было держать эту ось дольше десяти секунд, и чувствовала ли ты, Инга, в своей жизни что-нибудь похожее? Может быть, магическое чувство, пережитое мною тогда, и дает мне силы для небольших чудес? Как бы то ни было, кто-то наблюдал за нами сверху, и не проглядел.

Помнишь кирпичный красный дом, который строили напротив интерната, и красный огонек поднимался вверх по мере готовности очередного этажа? Это ему поручили наблюдать за нами и вовремя поправлять наши судьбы.

Я буду говорить о своих друзьях, больше, чем о друзьях, о братьях — в наших жилах текла одна кровь. Твои друзья были старше, нам они казались полубогами, героями, они были тверже нас и, может быть, поэтому Глаз подходил к ним с более суровой меркой. Впрочем, никто из нас не избегнул назначенного.

Одного звали, положим, Андрей. Он ходил по снегу босой, в шахматы играл, как Капабланка, глотал огонь и шпаги. Очаровательная желтизна ее волос (ты не знала ее, это было позже) разлеталась в стороны от его взгляда, он брал ее за руку, он рвал зубами гитару, он упорно шел вперед, и пробился к звезде, и прожил жизнь за три с половиной года.

Расхохотался Глаз Red (готов еще этаж).

Андрея столкнули вниз, у него отняли глаза, руки, ноги, уши, волосы, кожу и душу, и сказали: живи.

Его засунули в ящик и вернули ему: глаза без зрачков, обмороженные ноги, проколотые уши, пепельную кожу, моток ниток вместо волос и душу двумя размерами меньше.

Он собирал ножи, бритвы, снотворные таблетки и героин, он пускал это в ход, чтобы уничтожить монстра, и тут они заковывали ему руки в сталь.

Глаз удовлетворенно подернулся пленкой (это застеклили этаж).

Андрей разбил руки об лед, разбил вдребезги, и разнесся по кварталу красивый аккорд.

Глаз мигнул, кивнул, попросил еще.

Но в этот миг вмешался я, дядя Чири-Чала. Я призвал на помощь деньги и йогу, литературу и искусство. Я сломал ящик, вытащил Андрея, вернул ему жену, работу, любовь, волосы и плечи и подарил букет совершенно белых цветов. Я спросил Андрея: «Еще?» — и тот ответил: «Еще». И я зажег одну маленькую звезду. Больше ничего не просил Андрей. Позволишь мне, Инга, на этом закончить свою сказку?

Ты хотела поехать в город, где родился Он, чтобы увидеть реку, дома и деревья Его глазами, чтобы понять, как среднерусская природа умиротворяет, сглаживает конфликты, заставляет лезть в петлю. Он был счастливее всех нас, потому что не отдал себя никому. Мы разошлись по делам с фотографий нашей юности, забыв способ вернуться, оставив вместо себя муляжи. Он ждет нас там, в альбомах, ждет времени, когда и мы против своей воли, поодиночке, начнем возвращаться.

В этом Его надежда, Его путь, а у меня свой, я тоже самоубийца, ведь я родился в том же городе, растворял в крови те же закаты, но в отличие от Него я неудачник, каждый день меня подводит то отсыревший порох, то гнилая петля, то перебои с газом или дефицит лезвий.

Порой мне кажется, что я тоже не существую в общепринятом смысле, я появляюсь только там, где меня еще ждут, а вне этих появлений я весь в пустоте, я нейтрино, бесстрашный и смертельно одинокий, я дядя Чири-Чала, печальный, пунктуальный и всемогущий.

Позволь мне рассказать вторую часть сказки, это очень важно, ибо я хочу спасти еще одного.

Его звали, положим, Игорь.

Когда упала звезда, Игорь загадал желание, и оно сбылось.

Игорь стал разведчиком света в хаосе, он ловил нейтрино, ездил по деревням и показывал оное за деньги, он водил за кольцо Большого Медведя и провоцировал людей на смешные, неадекватные воздействиям поступки.

Тогда ему вывернули руки,