Форсайты - Зулейка Доусон

– Ничего особенного, миссис Дарти, – сказал он. – Я бы счел великой честью…

Он поднял глаза, ей стало не по себе, что-то странно затрепетало в дряхлой груди.

– …если бы вы звали меня по имени.

Такая искренность тронула ее, в буквальном смысле слова, как бы погладила. Она незаметно охнула от радости – вот это, именно это ей и нужно!

– С большим удовольствием… Александр.

До чего же приятно произнести это имя вслух, не про себя! И она прибавила как можно величавей:

– Надеюсь, вы ответите тем же.

Словно выполняя священный обряд, аргентинец взял ее руку, благоговейно поднес к губам, и худая кисть в синих венах ожила и потеплела, а гость, осторожно отпуская ее, долго смотрел на старую даму глубокими темными глазами, будто приносил ей в дар все, что было в его душе.

– Уинифрид… – проговорил он.

Когда она услышала свое имя от удивительного гостя, с которым так хорошо хотя, быть может, и не совсем мудро – сдружилась за эти недели, у нее сжалось сердце и заслезился глаз. Такой умилительной, тихой радости у нее никогда еще не было.

Глава 2

Спокойный уик-энд

Когда по гравию зашуршали шины и раздался знакомый сигнал, боевой клич дяди Юстэйса: «Ту-ту-ту-ту-у!», Кэт повернулась на подоконнике и не без трепета увидела, что между подстриженными ивами едет машина. Сидела Кэт в маленькой спальне, напившись чаю в детской, сидела и читала, а тут кинулась вниз, опережая Блоура и нарушая неписаный устав Макфинлок. Осуждение, даже отверженность – не очень большая цена за то, чтобы поздороваться первой с любимой тетей Динни. Только они из всего семейства были рыжими, и Кэт это очень утешало. Правда, лицо у Динни было нежно-смуглое, не такое бледное, глаза – не льдисто-зеленые, а голубые, как у Черрелов, но все-таки Кэт ощущала, что связана с названной тетей сильнее, чем с другой родней. Уж Динни-то все понимала, наверное, из-за цвета волос.

– Ты хорошо выглядишь, милая, – сказала Динни, когда Кэт открыла для нее дверцу. – Свежая, прохладная. Хочешь мне помочь?

Кэт удивилась. Она не видела тетю с начала июня и не подозревала, что та за это время настолько «разрослась». Стараясь не глядеть «на эту глыбу» (так думала она попозже), Кэт протянула худенькую белую руку.

Блоур вытащил из багажника саквояж и небольшой чемодан, а потом сдержанно спросил:

– Это все, сэр?

Юстэйс обошел машину спереди, чтобы поцеловать Кэт и помочь жене, поддержав ее под другой локоть.

– Да, да, – отвечал он. Странствуем налегке, без лишнего груза.

– Если меня не считать! – сказала Динни, и Кэт совсем умилилась, что она одновременно, сразу – и веселая, и беспомощная.

* * *

– Ну, а теперь что будем делать?

Юстэйс ответил не сразу. С дотошностью человека, который, быть может, спорил на несколько фунтов об исходе игры, он примерялся к уклону лужайки, прежде чем ударить по шару. Они играли в крикет, он синим, Майкл – красным, и ему хотелось победить еще до чая. Он уже дошел до последней дужки, а теперь, прекрасно понимая, что речь идет не о крикете, он придержал шар ногой, осторожно провел его сквозь дужку и рокировал шар противника, отослав его в ближнюю клумбу.

Следующим ударом он достиг последнего столбика, даже миновал его, а потом уж сказал:

– Да ничего хорошего. Старик прав, только никто ему не верит. Министры думают, что он опять кричит: «Волки, волки!»

Майкл вздохнул. Все же легче, когда такой же, как ты, обычный член парламента скажет то, что думаешь сам, и дома, совсем не «в служебной обстановке». На неделе они слушали по радио обращение Черчилля к Соединенным Штатам.

«Леди и джентльмены, сейчас время отдыха, – начал он с той иронией, которую и не заметишь, словно уклон лужайки. – Как проводили мы его двадцать пять лет назад? В эти самые дни передовые отряды немцев ворвались в Бельгию и двинулись к Парижу, сметая бельгийцев на своем пути».

Вот старая лисица!..

В тишине, которая, по мнению Черчилля, сковала сейчас Европу, Майкл сделал последний ход – и, вздымая фонтаны пунцовых лепестков, шар его отлетел на восемь футов в сторону.

– Да, не повезло! – сказал добрый Юстэйс. – Кстати, старик, ты часом не в запасе?

* * *

Неожиданно наткнувшись на представителя «той семьи», Кэт признала поневоле, что брат ее не ошибся – лицо у мальчика было грязное, а колени… Однако такие мелочи никак не мешали ему быть принцем. Авторитетнейшие источники (скажем, «Грозовой перевал») именно это и подчеркивают: найденыши не знают, кто они, и живут у очень бедных людей.

Мальчик лежал на животе, махал ногами и глядел вниз с деревянных мостков, которые, как и речка, размерами не отличались. Какой он одинокий!

Кэт ни за что не нарушила бы материнского запрета, но постаралась выполнить его буквальней буквального. Луг огорожен, туда она не ходит, незнакомец – здесь, на мостках, значит – с ним можно говорить. Искренне веря, что ничего она не нарушает, а выполнить должна особенно важное, с младенчества вбитое правило приветливости, она спокойно подошла к незнакомцу и поздоровалась с ним.

Он вскочил, поднимая тучу желтой пыли, весь подобрался и крикнул:

– Я ничего не делал!

– Конечно, конечно, – утешила его Кэт.

– Я на колюшек смотрю.

И он сунул руки в карманы штанов, подвязанных бечевкой где-то под мышками, а снизу, у колен – закатанных. Глядел он дерзко.

Колюшку она вроде бы знала, это рыбка, ее ловит Кит – и приветливо кивнула.

– Как тебя зовут? – спросила она. – Я – Кэтрин.

– А я Питер!

«Флопси, Мопси, Хвостик и Питер, – подумала она. – Вот хорошо!» И ей захотелось узнать, как им живется в новой норке.

– Наверное, ты скучаешь по дому?

Он посмотрел на нее с недоверием, но искренность, чистая, как ее кожа, подкупила его.

– Я? Да нет. Тут просто здорово.

– А как вы обычно проводите лето?

– На хмелю.

Ей показалось, что она недослышала, но вспомнила, что не очень образованные люди путают предлоги и замечать это невежливо. Бабушка Эм, к примеру, не поправляла ее раньше, а тетя Динни сказала, что в бабушкиной школе лучше было спутать предлог, чем заметить это за другим. Словом, Кэт подумала, что он хотел сказать «во хмелю», и необычайно удивилась. Она слышала, что летом ездят в горы или к морю, гуляют, купаются, но пить!..

– Где же? – спросила она, надеясь, что это спросить можно.

– Да в Кенте.

Тут он зашмыгал носом. К счастью, платка у него в помине не было, а Кэт не могла отвести глаз от его верхней губы.

– Кое-что зашибаем! – прибавил он.

Они еще и бьют непонятно что… Как интересно проводят лето некоторые люди!

– А много там народу? – осторожно осведомилась она.

– Да мы вот с малявкой!

С маленьким? Разве ему уже можно… все это?

Нет, только подумать – пьет и что-то бьет! Однако новый знакомец укоризненно покачал головой.

– Мы его в плетушку сажаем, – пояснил он и, заметив, как она удивилась, прибавил: – Ничего, он тихо сидит.

Тихо сидит в клетушке, в клетке! Она просто слов не находила. Вот это лето так лето…

Мальчик и девочка молча смотрели на воду, вразнобой махая ногами. Им было вместе хорошо.

– Отец с нами ездил, – сказал наконец мальчик. – А теперь он в армии.

И опять шмыгнул носом. Кэт ждала, что он еще скажет, но он провел по глазам грязной рукой, а уж потом произнес:

– Может, скоро вернется…

– Непременно! – вежливо заверила Кэт, понимая, как старается он не заплакать. Потом отыскала в кармане платок, протянула ему, он высморкался и отдал платок ей – так неожиданно, так доверчиво, что при всей своей чистоплотности она приняла свой дар, повинуясь тем же чувствам, из-за которых вообще заговорила; как-никак, а другу она помогла, он просморкался.

* * *

В поместье, в саду, был уголок, который называли убежищем, потому что его надежно укрывали густые заросли тиса. Когда дул легкий ветер, там пили чай (совсем без ветра его пили на террасе, а при сильном ветре этот поистине переходящий праздник справляли в гостиной, перед камином, где лежала тигровая шкура).

Солнце пригревало, пчелы сновали и жужжали во вьющихся розах, а Флер и Динни решали вместе, какие цвета должны быть в детской. Согласившись на том, что голубое не слишком холодного оттенка успокаивает глаз, они увидели Кэт, которая прибежала к ним, чтобы не пропустить ничего из тетиных рассказов и поделиться новостями.

– Здравствуй, милая, – сказала ей Динни. – Садись сюда, ко мне. Я тебя толком и не видела.

Кэт пошла было к ней, но услышала голос матери:

– Руки! Ты руки мыла?

Ей так хотелось побыть с Динни, посидеть с ней за чаем, что она, ни мгновения не подумав, сделала невозможное – кивнула, солгала.

– Хорошо, – сказала Флер. – Тогда передай тарелку тете Динни.

Блоур внес самовар, семейное сокровище, которое неведомо как приобрел покойный предок, дослужившийся до адмирала.

Потом явились Майкл и Юстэйс, довольный своей победой. За ними шел Кит.

Майкл придвинул себе кресло и спросил: