Форсайты - Зулейка Доусон

Так получилось, что Майкл встал у камина, и ему подумалось, что он словно бы стоит на страже. На страже чего – может быть, собственных ценностей? Защищает лары и пенаты Саут-сквер от этого неожиданно ворвавшегося маленького ангела-мстителя? Господи, и что только ему приходит в голову, это все сон виноват. Джун завершила осмотр и вернулась к основоположнику неопластицизма; ее пронзительные голубые глаза глядели не на Майкла, а поверх его головы.

– Да, хорошая вещь. Его работы так бесстрашны, хотя, конечно, он уже не самый передний край.

Майкл вспомнил «неореалиста», которого видел в ее галерее, и подумал, что те, кто свалился с этого самого переднего края в пропасть, ничуть не лучше.

Принесли поднос с чаем, и Джун, присев, как птичка, на край дивана, занялась им с властной уверенностью хозяйки положения, которая была вообще ей свойственна.

Лоб Майкла разгладился, но ирония осталась в чертах лица, задержалась на кончиках острых ушей. Он поглаживал усы и смотрел, как Джун разливает чай. И чем дольше он смотрел, пытаясь проникнуть за сеть морщин, покрывших ее лицо, тем больше этот постаревший эльф становился похож на ту Джун, которую Майкл сейчас начал вспоминать. Именно эта решимость, которую она излучала, и осталась у него в памяти от их прежних встреч, всегда не слишком приятных, но к счастью, редких. И образ керосинового фонаря, который возник в воображении Майкла, сменился образом маленького терьера, который безжалостно вцепился в его брюки. Он усмехнулся и, желая замаскировать усмешку, с преувеличенным вниманием взял у нее протянутую чашку.

– Спасибо. Я видел на днях выставку вашего неоформалиста. Вот он, как мне представляется, на переднем крае.

– Разумеется! – В голосе Джун прозвучало торжество. Из всех ее бесчисленных «хромоножек», как их называл ее дед, художников, которых она опекала, никому еще не требовалось таких гигантских инвестиций ее веры в их гений, как этому Суслову. – Что вы о нем думаете?

Майкл уловил в этом ее вопросе и гордость, и одновременно вызов. Вынужденный лавировать между тем, что на самом деле думает об этом художнике, и необходимостью наилучшим образом выразить свое мнение его покровительнице, Майкл совершил ошибку – перед тем, как ответить, он сделал глубокий вдох. Джун набросилась на него, едва он успел открыть рот.

– Его работы показались мне…

– Только, пожалуйста, не говорите, что его работы показались вам интересными! Люди всегда это говорят, когда им что-то не нравится, но они считают, что должно нравиться.

– Я вообще-то хотел сказать – «фаталистичными».

– А!

– Только…

– Что – только?

Настоящий терьер!

– Видите ли, в них слишком много энергии, и потому они не убеждают, что он смирился.

В кои-то веки подбородок Джун опустился.

– Простите. Я забыла, что вы человек, способный чувствовать. Но вы, конечно, не Форсайт, так что почему бы вам быть лишенным этой способности?

Старушка отпила из чашки, кажется, она была очень довольна собой.

– Знаете, он пишет в трансе, – продолжала она. – Так он погружается в подсознание. Да, он совершенно прав, – это единственный путь. Он хочет, чтобы люди увидели правду, и бросает ее им в лицо во всей неприукрашенной простоте. Вот почему он назвал свой шедевр «Финальный анализ». – И заключила радостно: – Он гений!

История не сохранила полного списка опекаемых Джун «хромоножек», которые удостоились этого титула за свои творения, но имя им было легион. Суслов просто оказался последним и потому стал для Джун самой яркой звездой на небосклоне ее безграничной веры.

Майкл испугался, что она вовлечет его в детальное обсуждение уникального таланта этого русского, и попытался переменить тему.

– Мой сын сказал, что это похоже на схему строения атома, – заметил он, насмешливо блеснув глазами, но Джун не заметила насмешки и просто проехалась по нему:

– Вот именно! Фундаментальная истина! Все научные открытия сначала были предвосхищены искусством. – Но потом как-то странно посмотрела на Майкла. – Ваш сын проницателен. Возможно, в вашей семье растет еще один ценитель живописи.

У Майкла у самого было такое подозрение, но он не признался бы в этом даже под пыткой. Хозяин и гостья замолчали. Ее слова о подсознании вернули мысли Майкла к Уилфриду.

– У меня был друг, поэт, он бы вступил в диалог с вашим художником. Он был великий поборник режущего лезвия правды. По-моему, он считал, что только ради него и стоит жить.

– А! Истинный поэт. Вы потеряли этого друга?

Майкл изумился – какая тонкая интуиция! Но потом понял, что сам сказал – «был друг», и она имеет в виду, что жизнь их развела.

– Он утонул, где-то далеко в Азии. Он верил, что следует своей судьбе, живя так, как требует его правда. Конечно, он и умер, как того требовала его правда.

– Грустно.

Старушка вздернула подбородок с совсем другой, восторженной гордостью, взгляд ее устремился далеко, в глубины памяти.

– Тысячу лет назад, задолго до того, как вы родились на свет, я познакомилась с одним талантливым архитектором, который считал, что красота – это истина, за которую стоит отдать жизнь.

– И он ее отдал?

– Да, – еле слышно произнесла она.

Джун снова поглядела на Майкла, и ее лицо заметно смягчилось, его это тронуло, и он улыбнулся сочувственно, хотя и не знал, чему сочувствует.

– Что ж… Я пришла не для того, чтобы говорить о выставке, хотя выставка очень…

– Интересная?

На лице миниатюрной старушки появилось некое подобие улыбки. Улыбка возникла не внутри, скорее это было всего лишь сокращение лицевых мускулов, но все равно она произвела должное воздействие.

– Вы, Майкл, мне нравитесь. Всегда нравились, с самого начала, и очень хотелось, чтобы жизнь вам досталась более легкая. У вас дар видеть комическое, а наша семья, видит Бог, им обделена.

Майклу вдруг вспомнилось то сообщение в газете. И он вперил взгляд в свою чашку, потом вынул из чая ложечкой микроскопическую чаинку.

– Вы слышали о жене моего брата? – спросила Джун.

Он очень серьезно посмотрел на нее.

– Да. Я очень огорчен.

Старушка неотрывно глядела ему в глаза, и он добавил:

– Мы оба очень огорчены.

– Благодарю вас, – с трудом проговорила она и вдруг взорвалась гневом: – Какая страшная потеря! Ей едва исполнилось тридцать, совсем еще ребенок! – Джун обежала взглядом гостиную, словно ища, где бы спрятаться от собственной ярости. – Такой бессмысленный несчастный случай, погибнуть на верховой прогулке!

– Да, – тихо воскликнул Майкл и кивнул. Что помешало ему сказать: «Я понимаю»?

– Ужасно… – продолжила Джун уже спокойно, выплеснув эмоции, и болезненно вздрогнула, – первая жена моего отца, то есть моя мать… вы, наверное, не знаете, но она погибла точно так же. Как страшно думать, что человеческая судьба предопределена.

Майкл снова кивнул и погрузился в изучение камина. И вдруг его озарило: он понял, зачем она пришла. Этот ее неожиданный визит вовсе не был случайным, теперь он это знал точно. И на лице появилось несвойственное ему жесткое выражение. Он приготовился к неизбежной атаке на фланг, который он так доверчиво оставил незащищенным.

– «Omnipotens fortuna et ineluctabile fatum» [46] , – услышал он собственный голос, которым словно бы хотел заполнить зловещую паузу.

Подняв голову, Майкл вздрогнул, увидев, что горящие глаза Джун уже сверлят его и что даже сейчас она все еще пытается рассчитать подходящий момент. Бедняжка, она славилась поразительной бестактностью.

– Вергилий, – пояснил Майкл буднично. – Домашнее задание моего сына. – И он улыбнулся в последней великодушной попытке остановить ее. – Эней оплакивает свою неотвратимую судьбу.

Наступила пауза, она длилась, длилась… Майкл терпеливо ждал.

– Вы и Флер по-прежнему счастливы?

Вот оно!

– Надеюсь, – сказал он.

Вопреки решимости не поддаваться на провокацию, он произнес это слово резко, даже жестко. И добавил:

– Конечно.

– Прошу вас, не надо защищаться! – воскликнула Джун. Она торопливо поставила чашку на поднос, тонкий фарфор звякнул о серебро.

– Дорогой мой, я вовсе не хочу вас ранить. Я только хочу сделать так, чтобы никто больше не страдал. Мой маленький брат сейчас так… – ее ничем не занятые руки заметались, точно птицы в силках… – он сейчас так беззащитен… Я только хотела сказать, что Флер не должна…

– Что она не должна?! – Майкл почувствовал, что уже не может контролировать себя.

– Вмешиваться. Не должна поддерживать его. Это ведь одно и то же, вы сами понимаете.

Майкл потерял дар речи. Из доброты ему хотелось объяснить чудовищную тупость Джун ее преклонным возрастом, однако он помнил, что она и всегда была такая, все это знают. Как ее много лет тому назад назвал его тесть – шершень? слепень? Его терпение иссякло, она извела его, точно назойливая муха, которая жужжит и вьется возле раны – его собственных мучительных опасений. Только уважение к почтенному возрасту помогло Майклу сдержаться, потому что ему хотелось попросить, чтобы она занималась своим делом, хотя кузина, несомненно, была уверена, что занимается именно этим. Вместо этого он коротко изложил ей, как все было.