Форсайты - Зулейка Доусон

Майкл придвинул себе кресло и спросил:

– Где мама?

– Не знаю, – ответила Флер. – Недавно охотилась на слепней у клумбы с цинниями.

– Ее разглядеть легко, – сказала Динни. – У нее попугай на плече.

– Кит, – сказала Флер, – сходи за бабушкой.

Кит не двинулся с места, Флер услышала резкий крик и, взглянув в сторону сына, увидела свекровь. Вдова девятого баронета шествовала величаво и плавно; на плече у нее, словно бант, красовался какаду.

– Вся семья в сборе, – сказал Майкл и придвинул ей кресло.

– С этими слепнями одно мучение, – сказала она. – Плодятся и плодятся. Босуэлл никак их не урезонит. Без Джонсона ему не управиться.

– А не наоборот?

– Раньше у нас был Хогг, его ровесник, но твой отец не мог успокоиться, пока не отыскал Джонсона [48] . А теперь он совсем одряхлел, никуда не годится! Сиди тихо, Полл. Сейчас дам печенья.

– Я всегда понимала Барта, – сказала Флер. – Действительно, Хогг и Босуэлл – ну что их связывает? Нет, не годится!

– А теперь не годится Босуэлл, – сказал Майкл. – Все идет по кругу.

– А у ваших пришельцев нет кого-нибудь такого? – спросила Динни. – Они были бы рады принести хоть какую-то пользу.

– Есть один мальчик, не очень большой, как наша Кэт. Вряд ли он годится. Да и что толку? Они отгорожены. Блоур, какой это чай?

– Китайский, миледи.

– Очень неприятный привкус. Скажите Огастину, пусть заварит индийского, в фарфоровом чайничке.

Дворецкий удалился.

– И Блоур совсем старый, – сказала вдова. – Это хорошо.

– Отгорожены? – спросила Динни, возвращаясь к прерванной теме.

– Я запретила туда ходить, – объяснила Флер. – Вроде бы жестоко, но очень уж не хочется, чтобы дети подхватили заразу. Да, вывозить из Лондона, придумали хорошо, а вот каждый отдельный случай… Сиди спокойно, Кэт.

Угощая печеньем своего какаду, вдова сказала:

– Не пойму, как они держатся!

– Кто, дети?

– Правительство. Разве эти люди не голосуют?

– Еще как! – ответил ей Юстэйс. Только без пользы для себя. А потом, безопасней всего сунуть голову в песок. Правда, Майкл?

– Видимо, правда. У бедных мир делится надвое, вот «мы», а вот – «они», то есть мы с вами. Что тут поделаешь? Перси Эберкромби просто клянется, что там, у него, они зашиваются на зиму, одежду зашивают.

– Средневековье какое-то!

– Если ничего не меняется, Майкл, как же все идет по кругу?

– Молодец, Флер! Ну-ка, Майкл, ответь, вопрос трудный. А вот и Блоур, несет нам индийский чай.

Глава 3

Наследие Форсайтов

Если задать любому Форсайту пресловутый вопрос: «Сколько стоит искусство?», – он непременно и нетерпеливо ответит: «Столько, сколько дадут, о чем тут спрашивать?» Все они твердо верили, что картиной или скульптурой нельзя любоваться, а уж тем более владеть, пока не установлена ее цена. Собственно, для них вопрос был в том, сколько потянет искусство.

Думетриус в свое время использовал этот их принцип несчетное множество раз, особенно – с облюбованным представителем рода, покойным Сомсом, и часто говаривал:

– Уж он-то знал, почем картина!

Прошлой зимой он умер, предупредив напоследок, что экспрессионисты могут и не подняться в цене, чего прежде не изрекал. Теперь галереей владел Думетриус-младший, который перебрался с Суффолк-стрит на Берлингтон-Гарденз и весь этот год готовил испанский вернисаж, чтобы по всей форме открыть новое помещение. О Форсайтах он слышал буквально с колыбели, имя это произносили почтительно и тихо (несмотря на дефекты дикции), и оно стало для него семейным преданием.

Вот почему сын Думетриуса с великим почтением встретил дочь Форсайта, когда двадцать третьего августа, ранним вечером, она пришла с родными на вернисаж.

– А, леди Монт!.. – вскричал он, сверкая новым костюмом, сцепил руки в какой-то клубок пальцев и склонился над этим клубком, подходя к Флер. – Очень рад, очень рад!

С Флер пришло меньше народу, чем она хотела. Тут был муж, была и свекровь, но ими все и кончалось – Уинифрид, молодые миссис Кардиган и Сентджон Хэймен отпали по той или иной причине. Нельзя сказать, что она хоть о ком-то из них жалела, особенно о трех последних, которых позвала исключительно из вежливости; однако их отсутствие говорило о том, что не все на свете идет точно так, как ей хочется. Она была светской женщиной, существом общественным, и чувствовала, что попытки поставить жизнь «на военную ногу» мешают лично ей. Кроме того, Кэт лежала в постели, видимо – схватила грипп, и она, Флер, совсем уж разрывалась.

Словом, приветливости в ней не было, и, видя, что Думетриус подходит все ближе, она упорно держала каталог обеими руками. Хозяина галереи она презирала за вульгарность, больше ни за что – но вульгарность, фамильярность были для нее тягчайшим грехом. Однако он, далеко не такой простой (и фамильярный только тогда, когда он считал это нужным), понял на ходу, что руки она не подаст, и не расцепил клубка, хотя по-прежнему кланялся.

– Какой успех! – восклицал он. – Поверите, леди Монт, картина вашего отца – это гвоздь программы! Без нее никто бы и не заметил других картин Гойи…

Флер холодно улыбнулась, прекрасно зная, как знал и Сомс, что эта их картина – из «второстепенных» творений великого испанца.

– Не буду мешать! – сказал Думетриус. – Смотрите, смотрите. – И отошел, ничуть не огорчившись, тем более что за спиною Флер маячила другая стайка знатных гостей.

Когда он уже не мог бы услышать, Майкл заметил, подняв одну бровь:

– Ну, я вам скажу!

– До чего же навязчив! – прибавила Вдова, вынимая лорнет из ридикюля. – Фальшивый какой-то, выспренний…

Но, молча посмотрев на картины, все трое почти сразу поняли, что, при всех своих недостатках, Думетриус дело знает и галерея после вернисажа прочно войдет в моду. Интерьер был поистине изыскан: пастельные стены, матовые перегородки, разделявшие залы на десяток узких ячеек. Остальное пространство он использовал прекрасно, на удивление даровито, создавая ощущение и укромности, и простора. Не выставляя бесспорно выигрышных картин, Думетриус сумел собрать работ сорок и воспроизвести тот едва уловимый дух, который присущ именно этой стране.

Через первую залу они прошли медленно, молча – как-никак, нельзя выражать мнение сразу, тем более что здесь были алтарные картины не очень известных, а то и совсем неизвестных художников. Пять картин из восьми принадлежали кисти почти безымянного «мастера из Сигуэнцы», изображали же в разных видах Иоанна Крестителя, Саломею, Ирода и святую Екатерину. Рядом висел уж совсем безымянный «испанский художник», живописавший сцены из Нового Завета, и еще два, все похожие друг на друга.

Следующая зала, а точнее – комната футов в десять, была предоставлена Рибере. Изобразил он трех святых. Флер, не заглядывая в каталог, знала, что он подражает темной гамме Караваджо. Так она и сказала – а муж и свекровь заметили: «А!» и «Да?», после чего все трое прошли дальше.

Миновав по дороге двух-трех инфант кисти Веласкеса, двух римских пап кисти Леонардо (Джузеппе или Хосе, а не того, великого) и натюрморт толедской школы, изображавший лук, лосося и собаку, они вошли в зал, отведенный Гойе.

– Вот и она, – сказал Майкл, увидев не очень юную даму в черных кружевах, гордо глядевшую на него с ближней стены. Все трое приблизились к картине, бессознательно ограждая ее от других посетителей, которые, на свою беду, не принадлежали к Форсайтам и с ними не породнились.

Майкл прочитал вслух:

– «Донья…», Франсиско де Гойя, из собрания Форсайтов.

Первой отозвалась Вдова.

– Очень приятно, – сказала она, немного откинув голову и пристально глядя сквозь лорнет.

– Да, да, – подхватила Флер, удивляясь тому, что и ей это очень приятно. – Отец бы гордился.

– Выглядит она на два-три мужа моложе, чем было в жизни, – сказал Майкл. – Забыл, на сколько именно.

– Но не счастливей!

– Вероятно, ей не хватает нашего стола, – предположил Майкл. – Не за чем восседать.

– Наверное, – сказала Флер, – мы не оправдали ее ожиданий. Когда отец ее купил, она висела в поместье герцога NN. Тогда Гойю подзабыли, но отец верил, что после войны он опять войдет в моду.

– Прекрасно его помню, – изрекла Вдова. – Неприятный человек… несимпатичный и женился на какой-то француженке.

Подумав немного, Майкл и Флер поняли, что речь идет не о Гойе и не о Сомсе, а о герцоге.

– Мой дядя купил у него Пёрди, – прибавила она, словно эти сведения могли хотя бы немного его оправдать.

– Хорошо, что у нас копия, – сказала Флер. – Эту должны видеть все.

Майкл повернулся к другой стене – и ему явилось видение его юности.

– Флер, посмотри! – воскликнул он. – Твоя «Ven-dimia» [49] .

Флер посмотрела, и совершенно искренняя улыбка осветила ее лицо прежде, чем она спохватилась. Ей в ответ улыбалась из рамы девушка, на которую она была когда-то похожа, девушка с корзиной винограда.

Еще не успев подумать, Флер припомнила, что у нее был вот такой же маскарадный костюм, виноградно-зеленое платье с бархатными цветами. Она надела его только один раз, для Джона… Тут она вспомнила обрывок стихов: