Итан Рокотански (СИ) - Нестор Штормовой

возможным, безумие — это когда можешь переступить черту, а это могут далеко не все. Безумие делает тебя всемогущим, почти Богом. Потому оно и безумие.

— Прикрываешься философскими изречениями, а сам сносишь людям головы монтировкой, — мужчина усмехнулся, по его щетине побежала кровь. — Прямо-таки великий благодетель. Соломон отдыхает.

— Может быть. Но я не оправдываюсь, — нацист наклонился к узнику. — Скажу больше, — уголки его рта растянулись в довольной улыбке, — мне это нравится! Что уж говорить, — он резко выпрямился, — я от этого кайфую! Это как вампиру кровь сосать, без этого нельзя, сдохнешь. Understand?(Понимаешь? — Англ. яз.)

Человек на стуле сплюнул.

— Ладно, слушай, — Мейгбун развёл руки в стороны. — Не нравится моя философия — ладно. Мозги даны не всем. В конце концов, Италия — страна свободная, можешь думать что хочешь. Тебя же не из-за этого здесь режут, верно?

Человек не ответил. Мейгбун наклонился к нему.

— На Сицилии остались бойцы Сопротивления?

Мужчина вновь промолчал.

— Рекомендую ответить. Иначе лично познакомишься с моей монтировкой — у неё и имя есть, между прочим.

Стальные глаза впились в глаза Мейгбуна. Непокорные, злые. Сильные.

— Можешь отсосать мне член, скандинавское уёбище.

Мейгбун усмехнулся.

— Тебе действительно не страшно?

— Разве могу я бояться того, — мужчина сделал паузу, остановив взгляд на синяке у нациста под глазом, — кто не может постоять за себя? А ещё строит из себя кого-то важ…

Первый удар вышел глухим. Голова человека мгновенно наклонилась вниз, ткнувшись подбородком в грудь. Второй вышел мокрым. Третий ещё мокрее. Из проломленного черепа полилась кровь, медленно заливая пол комнаты. Удары приходили и справа, и слева, и снизу — ровно до тех пор, пока от головы не осталось ничего, только кусок шеи. Все, что было на ней, теперь находилось на стенах, потолке, полу и кончике монтировки, на зубчиках которой застряли кусочки мозга.

Мейгбун выдохнул, опустив оружие вниз. Гендеретт молчал.

— Оттащи тело во двор, — сказал нацист, снова поправив платок. — Протащи его мимо камер с узниками, пусть увидят, что их ждёт, если не идти на контакт со мной.

— Он перешёл черту, — тихо заметил Гендеретт.

Мужчина презрительно хмыкнул.

— Я — один из важнейших людей в Третьей мировой войне. Мы живём за тем, чтобы оставить след. Моё имя будет вписано в учебники истории на века. И я не могу постоять за себя?

— Он хотел спровоцировать тебя.

— И чёрт с ним. Буду я ещё слушать ебучего итальяшку. Их тоже надо выкосить — под корень, всех, пока не останутся только северные народы. Но после победы: сначала берёшь врага в союзники, используешь его, а потом убиваешь. Так это работает. Так устроен мир, мир хищников, мир жизни и смерти. Убей — или умри! Иного не дано.

— Иного не дано.

В камере повисла тишина. А потом Гендеретт обвязал ноги убитого веревкой и утащил его во тьму коридора.

***

— Ты так без глаза останешься. Дай сюда.

— Больно много ты разбираешься.

— Уж побольше некоторых.

Я вздохнул. Вереск, наблюдая за мной, улыбался. В отличии от меня, Петровича и Хорнета, — Рокки был исключением — он неплохо умел пользоваться снайперской винтовкой. Автоматической, полуавтоматической, с продольно-скользящим затвором, — говоря честно, он был в своём деле профессионалом, хотя и учился ему, насколько мне было известно, не так уж и долго. Видно, рука хорошо легла. Иначе как объяснить, что он так хорошо стреляет? На везение не спишешь. Не тот случай. Рокки стрелял не так хорошо, но уж явно лучше нас троих — правда, только из полуавтоматических и автоматических. На «болтовки» его не хватало. «Быть снайпером, — говорил Вереск, — значит быть терпением во плоти. Стрелять с оружия с продольно-скользящим затвором — самый главный экзамен. Помните, у вас нет права на ошибку. Один выстрел — один труп».

— Фиговый из меня снайпер, — сказал я, отдав винтовку лежащему рядом Вереску. — Из штурмовых пушек как-то получше идёт, поспокойнее.

— Ещё бы. Но и далеко с них не постреляешь — а иногда очень надо.

— Из тебя был бы хороший учитель, — сказал Петрович. Они с Хорнетом, по-прежнему молчавшим, стояли сзади. Французские тополя качались позади. Дело близилось к вечеру. — У тебя есть образование какое-нибудь?

Вереск ухмыльнулся, почесав аккуратную, рыжеватую бородку.

— Честно говоря, нет. Я после школы сразу работать пошел, — он пробежался пальцами по прикладу снайперки, — но оканчивал некоторые курсы, сертификаты есть. С точки зрения трудоустройства они, конечно, бесполезные, особенно если опыта нет, но для себя — неплохо. Можно сказать, я немножко психолог. Прям изучал в своё время всю эту тему.

— Недурно, — сказал я. — Поэтому ты сейчас меня плющишь?

Вереск засмеялся.

— Учись, пока мы здесь! Все учитесь. Если все пойдет по плану Ветрогона, мы сможем избавиться от Мейгбуна.

— Чёто мы всё никак от него не избавимся, — сказал Петрович. — Этот белобрысый придурок каждый раз уходит живым.

— Он вроде блондин, — заметил Вереск.

— Да пошел он нахуй.

— А мы и не пытались его убить, — неожиданно для всех прошептал Хорнет.

— Хорнетыч! Ты заговорил!

Тот кивнул.

— Мы не пытались его, — он сделал усилие, — целенаправленно убить. Но в этот раз получится.

— Получится. Только ты все, завязывай говорить, горлу нельзя нагрузку давать.

Друг снова кивнул. За время проведенное в госпитале, он тоже успел обрости небольшой бородкой. Выглядело это забавно, но ему об этом говорить никто не стал. Я и сам, наверное, выглядел не лучше.

— А что потом? — неожиданно спросил Вереск.

Петрович посмотрел на него.

— О чём ты?

— На убийстве Мейгбуна война не закончится. Мы, как я и говорил, можем отправится по домам хоть сейчас. Но что потом? Кто-нибудь думал?

На некоторое время повисла тишина.

— Так получилось, Вер, — сказал Петрович. — Что нам троим, да и Рокки тоже, особо некуда возвращаться. Да и не к кому тоже. Война, пожалуй, единственное, что имеет для нас смысл.

— Но ещё больший смысл имеет приблизить её к концу, — сказал я. — Чтобы те, у кого есть к кому возвращаться, вернулись домой.

— Хорошо сказал, — тихо ответил Вереск. А затем прильнул глазом к прицелу винтовки. А затем повторил: — Хорошо.

В Италию мы отправились только через две недели после этого разговора. Отряд на этот раз стал больше — в него вошли мы с Хорнетом, Петрович, Рокки, Вереск и сам Ветрогон, который к нашей большой неожиданности привёл подкрепление. Девушка из Омессуна, вытащившая нас из плена, также стала членом отряда. Отбив поселение и часть Норвегии от натисков нацистов, она связалась с нашим командованием и попросилась в ветрогонью группу. Семь человек отправились через полыхающую Европу в последних числах