Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

шашлыки с классом в стланике за школой, а потом уже за стол с родителями и учителями. План был хорош, но тортиком было решено угоститься сейчас. Так и сделали. Тот в дороге обрел щели и разломы, но оттого не стал менее вкусным. Чай из большой кружки с олимпийской символикой немного Павлика успокоил. Торт прошел на ура, даже досталось рыжей и кудрявой маме, которая вернулась в возбужденном состоянии. Может, они там вино дегустировали? Мамаша облизала ложку от торта, понимающе подмигнула Павлику, и молодежь пошла в недалекий стланик на шашлыки.

В эту весну буйно цвел иван-чай по буграм, чуть шевелясь розовым покрывалом. Площадка, похоже, уже исторически была хорошо вытоптана, с двумя ретро-скамейками и круглыми очагами, обложенными крупными булыжниками, изрядно уже закопченными. Запахи закопченности пристали к Павлику еще с того момента, как они втроем вышли из квартиры Ани на пятом этаже; ниже, с четвертого этажа, тянуло дымом и той самой закопченностью. Из-под дверей квартиры клубился легкий дымок, совсем маленький пацан пытался открыть дверь, плача, что там больной дедушка, и он сгорит. Павлик тоже взялся за ручку, но был остановлен прекрасной и удивительной ладонью Лены. Она его отстранила со словами:

– Павлик, ты же будущий Герой Труда, а не отважный пожарник, провоняешься весь, а как же сегодняшний бал и танцы?

В тот момент, когда она говорила это, она была небесная, и похожа на обеих Елен – и на Великую, и на Прекрасную. Только чего в ней было больше? А больше было того, что она вообще не Елена, а Ленара, а ведь это ленинская армия, и он через три ступеньки поскакал за ней вниз, оставив сочившийся из-под двери дым и ревущего пацанчика. Ломов-старший все же нашел, как и чем себя поджечь, и уже в беспамятстве обуглился в коконе одеяла, политого мебельной политурой. Ломов Андрей Матвеевич обшашлычивался, принимая причудливые формы в объемах одеяла. Он то раздувался, то съеживался в такт ударов в дверь детских, слабосильных кулачков. Так дверь и не будет открыта, превратившись в камеру без ключа и надзора, и скоро уже станет частью изнурительных отчетов, возбуждающих докладов и вразумляющих речей.

***

В круглом очаге кулинарных блаженств доходили громадные угли от сгоревших пней лиственницы. Еще вчерашние школьники шутили и неумело острили, пытаясь казаться старше и надежнее. Лена держала Пашу за руку и тоже играла свою роль. Подошел мужик с ежиком, в спортивной куртке с двуглавым орлом и с трехлитровой банкой, похоже, наполненной пивом, да с вязанкой шампуров почти метрового размера. Юноши кинулись чистить песком шампуры, а мужик с ежиком присел на песок и отхлебнул прямо из банки, никому не предложив.

На фоне выпускников школы Павлик выглядел мужчиной, но рядом с Леной чувствовал себя ребенком: столько всего в ней было не девичьего, а женского. Его штаны как-то разом опустели, когда он достал из кармана Chanel № 5, а радость Лены сразу приобрела какой-то коллективный характер, девочки начали нюхать и мазаться.

Из-под ближайших кустов выкатилась Аня с эмалированным зеленым ведром, это и был тот самый шашлык. Только он был не из скисшего мяса от щедрого азиатского кооператива, а из вчера пойманной и замаринованной чудо-рыбы тайменя – хозяина и стража местной реки. Дальше руководил мужчина с ежиком, и у него получалось, уже через несколько минут дошел аромат замаринованной в прошлогодней клюкве рыбы. Лена сжимала его руку с большей силой; она получила, что хотела, а хотела она завистливые взгляды подружек и хмурые брови с поджатыми губами школьных воздыхателей. Она взлетела и парила над землей и всеми, кто был рядом. Мужик с ежиком, хлебнув из банки, объявил о пятиминутной готовности, так и произошло – шампуры поплыли по рукам, откуда-то появилось шампанское с пластиковыми стаканчиками и гитара. Играл и пел тот самый одноклассник, который не хотел верить, что Лена станет балериной. Он пел громко, отчетливо выговаривая слова, и слова эти были о любви. Но глаза его были опущены, будто он прощался, стоя над могилой чувств своего детства. Он сегодня переступил порог. А что там впереди?

А Лена Пашу прямо с рук кормила, вилкой отщипывая от большого горячего куска рыбы. Шампанского, конечно, всем не досталось, но запахов было много. Пришел майор милиции, в мундире, портупее и хромовых сапогах. Ему сразу уступили скамейку и сгрудились напротив. Этого человека здесь уважал каждый. Как-то сумел он нести свою службу, оставаясь настоящим человеком при своей немалой власти в поселке. Присев, он высказался, мол, всех любит, каждого будет помнить, желает им любить свою землю и не ошибиться в выборе пути. Было ощущение, что этот человек не отсюда, то ли из будущего он, то ли из прошлого. Но, верно, из прошлого, ибо будущее было для всех тут присутствующих субстанцией ускользающей, и во многом условной. Майор вскоре уехал на магистральный трубопровод, где на каком-то блокпосте что-то произошло. Надо было кого-то спасать, а кого-то ловить, как и положено по той специальности, в которой впереди мундира всегда должен быть виден образ человеческий.

***

После 16 часов была объявлена арт-пауза, ровно в 18 все должны прибыть нарядные, с папами и мамами, в клуб, на праздничный банкет. Павлик остался без попечительницы и побрел гулять по поселку. Тут удивляться было нечему – все стандартно: бегающие дети, беседующие старушки, футбол на придомовой площадке, пара пьяных и продуктовый магазин, да припек песка на солнечных сторонах. По берегу речки бродили рыбачки, и на вареную красную икру ловили жирную, блестящую красноперку. Весеннее воскресенье заворачивало к вечеру, круто цвел иван-чай, обрамляя все это благоденствие розовыми всполохами под слабый ветерок. Павлик весь был в беспокойстве: он ехал сюда с явным намерением целоваться по-взрослому, но теперь был в сомнениях, что решится на такое, слишком Лена была во всем неуязвимая, взрослая и неприступная, но при этом он рассчитывал, что в платьице она будет чуть другой, чем в лосинах в обтяжку. А шокировать, похоже, было ее ремеслом.

Павлик знал, где работала ее мама, и что на рабочем месте она будет до 17 часов, потому решил зайти глянуть со стороны. Мама стояла за прилавком бакалейного отдела, высокая, грудастая и бедрастая. На Павлика она внимания не обратила, будучи занятой, – через прилавок она разговаривала с каким-то мужиком, который хватал ее за руку и ржал, показывая стальные зубы во весь рот. За мужиком стояли две бабушки, явно за мягоньким печеньем, и смиренно ждали. Павлику вдруг захотелось купить бутылку