Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

открыл переднюю дверь и начал посадку. Из-за угла ближнего дома вдруг вынырнула Аня с двумя, похоже, тяжелыми мешками. Она опять двигалась скачками, а в мешках звенело стекло, похоже, то был заказ на банкетный стол. Она разместилась на заднем сиденье и попыталась сразу же уснуть, навалившись на свои мешки. По ее виду было понятно, что шансов никуда не уехать было навалом, но все срослось, автобус загрохотал по колдобинам, а на заднем сиденье зазвенели бутылки.

Солнце никак не могло окончательно протиснуться между низкими облаками. Зеленые листья уже прилично раскрасили ландшафт, по ходу движения то вороны взлетали, то одичалые собаки, поджав хвосты, перебегали дорогу. До Новостройки места еще были обитаемы, и потому даже куры разок из-под колес вылетели. Скоро и сама эта Новостройка – поселение непонятного функционала – начала разбегаться частными домиками среди кустов стланика, да несколькими двухэтажками, построенными еще до войны среди мелких кривых лиственниц, которые по большей части проросли мхом. В одном из таких строений и размещалась та самая районная лечебница больных на голову со всеми диагнозами, в том числе здесь оздоравливали и алкоголиков, по судебному принуждению. С первого папиного заезда Павлик ездил его забирать после трехмесячного пребывания. Участковый тогда заставил его поехать посулами и угрозами. Сам он не поехал, глубокомысленно высказавшись, что МВД не по чину обслуживать алкашей.

Павлик ясно помнил, как стоял у входа в этот чумной барак, во всех окнах двух этажей которого вместо штор болтались простыни, прикрывая толстые решетки. Барак был живой, так как выл на разные тона и скрипел, фальшиво и жалобно. Вдруг из дверей выскочил отец, правда, пробыл три секунды: огромная баба ловко, за шкирку, втащила его обратно. Поразительно, во что он был одет. На нем было все новое, незастиранное, но все именно в таком фасоне, как в кино про концлагеря, в широкую полосу, похоже, откуда-то из госрезерва, точно не советского, может и немецкого. Потом вывели отца в той одежде, в которой привезли сюда три месяца назад. Тогда их попутно подобрала вахтовка. Они ехали в тесной кабине, и, видимо, из-за отсутствия простейшей гигиены от отца пахло серой и смертью.

Автобус поехал дальше. Теперь остановок больше не будет, понятно, что все едут в поселок Восток. Народ не особо разговорчивый, больше норовит приладиться к ритму между рытвинами и мозго-ямами.

Павлик был убежден, что его папа лечится сейчас в этом самом неприветливом бараке с простынями вместо штор, но это было не так. То ли Павлик считал неверно, то ли не очень считалось, но тот срок для больного сократили на неделю, и Пашу о том известили. Но никто за Ломовым не приехал, и его просто выгнали за калитку под лай собак и вонь местной кочегарки. Ночью под забором и состоялась его встреча с известным «побегушником» и нарушителем режима по прозвищу Маламут. Тот, будучи неизлечимым, давно стал продуманным стратегом и наутро, в мешках с грязным бельем и всячески изгаженными простынями, намеревался податься в побег, к лучшей жизни. Газик, что был ровесником еще той, всеобщей коллективизации, был закидан вонючими тюками, между которыми они и скоротали ночь. С утра вокруг машины еще долго орали, закидывая дополнительные мешки и ящики, но в конечном итоге тронулись. Разбойнику Маламуту и маршрут был известен, пролегал он с заездом в поселок Восток, где и жил сам Маламут, в квартире умерших родителей, на четвертом этаже пятиэтажки. Ломов-старший был принят в компанию, и жизнь его начала приобретать определенность и географическую новизну.

А ехавшему туда с тортом Павлику было неведомо, что его папа уже неделю проживает в поселке Восток. Автобус не глотал грунтовку, он своим крепким железом с ней боксировал, то пробивая, то получая. Павлик то подпрыгивал, то приседал, неизменно держа тортик на весу. Анька так навалилась на мешки с бутылками, что те перестали звенеть, а лишь озлобленно щелкали. Она спала чистым сном, какой бывает только у девственниц и честных, во всем сознавшихся, малолетних преступников. Впереди пылили два трубовоза, и потому пейзажи, что слева, что справа, яркими красками не выблескивали. Пыль ложилась на стланики, над которыми торчали скелеты еще не набравших зеленых иголок лиственниц. Липкий по весне ольховник вылеплял из своих круглых листиков, облепленных пылью, фигуры из обрамления железных надгробий с красными звездами. В одной руке Павлик удерживал тортик, а другой периодически ощупывал карман с Chanel № 5. С остановкой на проветривание прошел еще час, и слева появилось то самое урочище, отбитое границей реки и оврагами, где расположился супер-пупер современный поселок нефтяников со своими главными красотами, и семнадцатью блочными пятиэтажками, в каждой из которых было по 80 обитаемых территорий.

Автобус исполнил победную петлю вокруг стандартно слепленной статуи вождя, и со скрипом встал, ткнувшись в воздух тупой красной мордой. Пассажиры спешно начинали разгибаться и выходить на маленькую, но явно когда-то политически активную площадку. Теперь она была и автостанцией. Встречающих не было; Анька, всучив ему самый большой мешок, повела Павлика к ближайшим подъездам с деревянными дверьми, выкрашенными шаровой красочкой. У третьего по счету подъезда Анька оставила его с мешками и исчезла, но ненадолго. Из подъезда вместе с ней вышла женщина, рыжая и очень кудрявая, с помятым подолом, блестящими полными коленками и, ловко захватив оба мешка с бутылками, потянула их по ходу подъездов. Павлика она, вроде, не заметила. Они остались вдвоем с Анькой, как-то начало встречи было не очень романтичным. Время подходило к 14 часам, женщина с блестящими коленками оказалась мамой Ани, а та потащила Павлика к себе, явно намереваясь вкусить лакомство. Анька завела его на пятый этаж, в ту самую известную квадратуру кухни, усадила его на табурет и умчалась за Леной. К 14 часам в школе прошли все официальные мероприятии, выпускникам вручили аттестаты, поздравили и похвалили, и теперь до вечернего бала оставалось еще четыре часа свободного времени. В клубе накрывали, монтировали декорации, а местные музыканты крутили последнюю репетицию. Поселок с утра был в праздничном настроении, а было это утро числа 27, месяца мая, и года 1995-го.

Пришла Лена, и Павлик как-то совсем скис от смущения. Она была во всем облегающем и коротенькой курточке из кожзама, взяла его за руку и начала рассказывать о сегодняшних планах. Павлик плыл, ее тело было очень видимо и совсем близко. Ему казалось, что она даже ростом стала выше, и какой-то более отчетливо округлой, взрослой, что ли, и опасной. А планы их сегодняшние такие: сначала они на