Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

пообещала пойти с ним проветриваться. Павлик, чувствуя, что ему-то уже точно надо пойти проветриться основательно, двинулся к выходу и опять уперся в сидящих шпанюков, которые швыркали горячий чай и курили. Татуированный протянул Паше кружку со словами:

– Хлебни, перебьет алкоголь.

Но у Павлика была другая задача: спросить, кто такой Машка, и куда ее подведут, но как он ни напрягался, ничего внятного вымолвить не смог. А тут, вдруг, откуда-то вынырнула Ленка и, огрызнувшись на блаткомитет, потащила Павлика на улицу. Это был ровно час ночи 28 мая 1995 года. Лена его толкала впереди себя, после каждого толчка он становился в позицию раком, а вышедшая посмотреть шпана махала ему вслед с крыльца. Павлик все изворачивался, пытался схватить за что-нибудь Лену, Чайковского больше не было, зато Свиридов зашевелился в штанах, он даже в темном углу умудрился ей колготки стянуть до колен. Лена вдруг поняла, что это ей не с одноклассником целоваться; а иван-чай вовсю цвел.

***

И был удар, и грохот, потом лязг и трепет. Все, что стояло – легло, все, что лежало – взлетело. В кромешной тьме вспыхивали голубые протуберанцы газового огня, шкура земли еще секунды бугрилась. И наступила тишина, которая тут же сорвалась на вой. Лена побежала в ту сторону, где еще секунду назад были силуэты домов со светящимися окнами. Все семнадцать пятиэтажек стали огромным телом могильника. То тут, то там загорались глаза света: это заводили автомобили, лишь они пока были источниками освещения, кругом сновали полураздетые люди, но они не замечали ни друг друга, ни холода, лишь по какой-то внутренней потребности подбегали к руинам и так же беспомощно отбегали. Все пробивались к дверям своих квартир, которых уже не было. Крики погребенных заживо были пронзительны и плохо определялись.

Лена стояла в месте, где еще минуту назад был ее подъезд, ее колотило и подкидывало. Под свет фар «Жигулей» начали вытаскивать первых раненых и убитых, их клали на землю головами друг к другу – и мертвых, и живых. Оглушенная и босая, Лена кидалась ко всем, кого выносили, и увидела маму, та была жива, но таз и часть груди были раздавлены. Больше Лена не отходила от нее.

Слева плиты начали скрипеть и двигаться. Кто-то ломами пытался раздвинуть пасть капкана, и вся эта жидкая конструкция зашевелилась. Вдруг из щели истошно закричал ребенок, какой-то парень бросился в это искривленное пространство. Над плитой показались его руки, в которых он держал маленькую девочку, в ночнушке и с бантиками. Кто-то девочку подхватил, и в эту секунду бетонная пасть захлопнулась, и кроме двух отрубленных кистей от парня ничего не осталось, пальцы на них были татуированные. Эти руки многим позже еще оживут под пером журналиста, который подведет все к тому, что это был уголовник и мародер, и по всему – Провидение ему и отрубило руки, которые пытались грабить мертвых. Может, и были там мародеры, может, и была там скупая слеза министра, а пока весь сценарий заполнялся кровью и смертью.

Справа по куче плит и арматуры ползал кисель огня, он без давления, самотеком, приплясывал и расползался, успевая разогреть битум, который мелкими струйками стекал в щели. В этом огне горел ребенок. Он был жив, но защемленную плитой ножку не мог вытащить. Прибежавший на свет тот самый физрук без паузы кинулся в огонь; не быстро все произошло, но вскоре он уже горел, облепленный черной смолой битума. Физрук упал на колени, вся его левая сторона вместе с лицом горела, он держал в руках мальчика лет пяти, тот был мертв. Физрук завыл и все пытался мальчика поставить на ножки. Потом положил его, поправил ножки и вновь кинулся в огонь, вернулся с ребенком, целым, но уже без признаков жизни. Газ, мало того, что жег, он еще и травил. Последний раз фигура этого феникса показалась, опять же, с ребенком на руках, на состыковавшихся домиком двух искалеченных плитах. Домик пополз вниз, и он прыгнул, держа ребенка на вытянутых руках. Девочка осталась жива, а ее спаситель прямо в прыжке налетел на торчащую арматуру, и она прошла прямо через его сердце. Девочку еле забрали из его окоченевших в мгновение рук. Так он и остался стоять, горя факелом в темноте. Вот так романтика поддала огонька.

И тогда Павлик кинулся бежать, пока не достиг развилки на поселок Восток. На той развилке стоял новенький стальной щит-вразумитель, на русском триколоре хорошо читалась по цветам заигрывающая с прохожими и водителями надпись: «Моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа», а внизу была подпись «Председатель Правительства Российской Федерации Виктор Черномырдин». Под тем щитом Павлик и схоронился в надежде поймать попутку. Его трясло, он одновременно хотел и срать, и блевать. А вдалеке как из жерла ада мерцал огонь. Посрав под себя, и дважды блеванув, он обустроился с расчетом незаметности, и затаился. Что было там, его не касалось, он собирался стать честным тружеником, Героем Труда, но никак не экстремалом-пожарником, и даже Лена это понимала. И сейчас он трясся и ерзал задницей, и в полуобмороке-полусне ему виделось, что на буровую к нему приехала Лена, и колготки на ней были спущены, а помбур все время орал дизелисту поддать оборотов. Оборотов поддали, и Павлик очнулся – вокруг стоял ужасный гул. Под первые лучи рассвета, прямо на дорогу садились вертолеты. Все бежали в ту сторону, а Павел – в обратную. Он сядет в попутный КамАЗ, который уже двинулся за первой партией гробов. Музыка и лирика греха в грохоте садящихся и взлетающих вертолетов в розовой заре вдруг повторили картинку из фильма Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня».

***

Уже ясным днем он добрался до города, еще минут 20 брел по пыли до шашлычки: идти, по сути, больше было некуда. Повариха сидела, раздвинув ноги, между которыми стоял алюминиевый бак, в него она чистила картошку. Павлика она с порога озадачила помывкой двух бачков из-под жирной шурпы. Павлик все это проделал виртуозно, за то и был одарен тарелкой холодных макарон. Ему очень бросилось в глаза полное отсутствие рубленых дров, что он оставил перед отъездом, валялись только две крепкие чурки, расколоть которые было очень нелегко, да еще и проволочное заграждение было оторвано и грустно валялось прямо у входа.

Новостей оказалось много. Когда ночью тряхнуло, народ, в чем был, кинулся из подъезда. Ни один дом не рухнул, но крен и щели на некоторых были угрожающими. Вернуться в квартиры желающих было немного, но