Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

вопросы, когда того застали во время дрочки на спящих девочек, и теперь, в случае заявления, просто беседой он не отделается, а майор лично об этом позаботится. Теперь физрук стал мило улыбаться, обнажая желтые пеньки зубов. Директриса тоже не хмурилась, майор умел свои дела доводить до конца. С сомнительной пятеркой по физкультуре вроде наладилось, а с остальными было отчетливо отлично.

У Павлика дела, как бы, тоже были не очень. В шашлычке регулярно выясняли отношения разные группировки, но в тот раз после таких разборок оказалось двое раненых, милиция призвала его в свидетели, и он свидетельствовал. Потом приехали одни, заставили лжесвидетельствовать, потом другие, он опять лжесвидетельствовал, а потом, когда и милиция принудила лжесвидетельствовать, все встало на свои места. Спокойствия не было ему, все пытались что-нибудь под нос подвести, а как очевидцу происшествия даже дали пару раз по носу. Нос разбили, но душу не убили, она была в убранстве чувств. Папа в дурдоме, а в лесу уже в конце апреля полезла черемша. Ее продавали под магазином, совсем еще крохотную, маленькими пучками. Тут же продавали весеннюю корюшку под именем «малоротка», она прямо сковородными рядками лежала, блестя боками, на самодельных прилавках. Север пробуждался, как казалось Павлу, к новым трудовым победам, к успешному решению задач нефтяной отрасли. Руки тянулись к трудовым подвигам, а пока пилили чурбаны да кололи дрова для мангалов. В папочку из зеленой клеенки подшивались странички из дипломной работы выпускника технической специальности «Бурение нефтяных скважин». Кроме работы дровосеком в шашлычке, он еще был утилизатором всяких пищевых отходов и, в первую очередь, шашлычных костей. Их каждый день набиралось два ведра. Он тащил эти ведра за гаражи, где его сутками выжидали собаки со всего ближайшего околотка. Каждый апрель со стипендии Павлик покупал тех блестящих калиброванных «малороток» штук этак по 40, а то и по 50, тут уж как финансы позволяли. Он держал их в соли три часа, потом тщательно промывал под струей воды и вывешивал на тоненьких проволочках на балконе под весенний ветерок и уже теплое солнышко. Через неделю эти рыбки превращались в пряные, исключительного вкуса продукты. Когда-то его этому научила мама, она была коренная островитянка и обладала такими навыками. Сегодня у Павлика была стипендия, и он мечтал этим заняться.

***

Сегодня от Лены пришло еще письмо, оно было прямо знаковым, опять с Дедом Морозом, но в тамбуре он его не стал читать, а распечатал, прислонившись в техникумовском коридоре к теплой батарее. Письмо было очень душевное, но в начале Лена опять напоминала, что Анька – дура, и если что-то будет про нее говорить, то пусть он не верит. Лена сильно огорчалась, что их выпускной класс не берут на празднование 50-летия Победы, а так можно было бы встретиться и из розовой, стеклянной креманки поесть мороженого. Такой предмет у нее, похоже, как-то ассоциировался с балетом, а потому был очень желанным. Она с восторгом писала, что Анна Павлова оставила потомкам вкуснейший десерт под своим именем, а она, если что-то и будет завещать, так это супер-духи, пусть имя им будет Ленара. А главная ее мечта – сцена Большого Театра и главная партия в «Лебедином озере». И она собирается жить, учиться и трудиться так, что этот день придет. Ну а главное в письме было то, что на субботу, 27 мая, назначено вручение аттестатов, а потом выпускной, и она его приглашает. Поедет Анька, и он может тоже с ней. Вдруг, рядом с ним открылись двери аудитории, и появилась Анька, очень кстати. Она, конечно, знала, что он приглашен, и сразу вымогла 10 тысяч рублей – билет на автобус надо было брать заранее. Потом настырно пыталась заглядывать в письмо, и когда это не удалось, конечно, не сдержала эмоций:

– Ты, Паша, сильно не надейся. Я своими глазами в прошлом году видела, как Ленка целовалась в подъезде с одноклассником.

Ее круглое личико светилось от восторга разоблачения, но уже дважды упрежденный Павлик не вздрогнул и не покачнулся. Анька скачками удалилась, а он пошел в библиотеку последний раз править список литературы, использованный в дипломе. Он и классиков марксизма-ленинизма туда включил, хоть этого и не требовалось. Паша решил – пусть будет. Он-то видел, что памятник так и стоит на площади, никуда не делся, и так же указывает рукой верную дорогу товарищам.

А товарищи готовили город к празднованию 50-летия Победы: скребли тротуары, переписывали ценники на лотках, умничали по поводу курса доллара и контрафактной водки. Федеральные каналы вещали и показывали, все шло определенным житейским порядком. Праздничное утро не порадовало ярким солнцем. Народ собрался у крыльца районной администрации, его было много всякого разного. Но речи в микрофон говорили примерно одинаковые типажи с авторитетными физиономиями и галстуками с толстыми узлами. Начали о жертвах, потом много вещали о народе-победителе, но больше – о перспективах, которые уже где-то и как-то видимы. Тут в толпе кто-то запел «Катюшу», люди раздвинулись, певцом оказался ветеран в подпитии. Он мало того, что пел, так еще и в пляс пустился, гремя медалями, одна из которых была «За отвагу», а две – за взятие городов: Берлина и Будапешта. Получалось не по регламенту, те, что с узлами на галстуках по-молодецки демонически улыбались, но когда еще и бабуля попыталась пойти в пляс, призвали к порядку. Речи о перспективах должны быть закончены, ибо всегда главное – смотреть в будущее, ведь сегодня – ничто, завтра – все! Жить ради будущего своих детей – главная тайна и оружие. Жить для себя – это непатриотично, постыдно и трусливо. С таким примерно смыслом глаголили те дяди, хозяева местных недр. Потом оформилась колонна и двинулась к вечному огню, в авангарде все те же, с толстыми узлами, несли длинные венки из веток елки, стянутых кумачовыми лентами. Колонна двигалась по улице Ленина. Заморосил мелкий дождь, он еще добавил хмурых оттенков всему вокруг, и без того серому. Конечно, это не была колонна пленных туземцев, но и победителей в ней трудно было разглядеть, если, конечно, не думать о перспективах. В людях просматривалось что-то еще не пришедшее, но уже неотвратимое.

Положили венки, присягнули на вечную память погибшим и стали группками расходиться. Больше никто не пел «Катюшу» и не плясал. Может, позже, дома, на кухне с известной квадратурой, между столиком и табуреткой, будет свободнее и душевнее.

***

Со сносками Павлик быстро разобрался, а с классиками – и того быстрее. Теперь пишет ответное письмо и, в