Вразумление, самосотворение и биография - Валерий Николаевич Горелов

там были бегуны в конец коридора, где когда-то располагался комитет ВЛКСМ, там сейчас организовалась маленькая распивочная рислинга, а то и «Солнцедара».

Но Павлик не такой, он хорошо учился, был дисциплинирован и во всем аккуратен, знал зачем учится и зачем живет. Хотелось ему стать героем труда, это было его тайным замыслом, сильно подогретым разговорами отца о его деде – Ломове Матвее Матвеевиче. Павел с осенней практики привез в «технарь» характеристику, которую вряд ли бы дали даже его тезке на строительстве той самой узкоколейки. Его героем был не Мальчиш-Кибальчиш, и даже не его тезка, Павлик Морозов, а Павел Корчагин. Если фамилия его кумира была от слова «корч», то есть несгибаемый и неломающийся, то у него тоже с фамилией был порядок – Ломов.

Сейчас Павлик Ломов стоял, облокотившись спиной о стенку, он был в синеньком пуловере, по которому тоже бегали цветные лучики от вращающейся под потолком сферы. Заиграл местный ансамбль, все ринулись танцевать. Из толпы вдруг подскочила Анька – третьекурсница с ЭНГМ (эксплуатация нефтяных и газовых месторождений), болтливая и приставучая активистка. Она пыталась тащить Павлика на быстрый танец, но он был физически крепок, а оттого и на шаг не сдвинулся. Анька начала верещать, перебивая гром тарелок ударника, но Павлик все же понял, что она тут с сестрой, и та, хоть и танцорка, но тоже не хочет танцевать, но у них в углу есть место, где даже можно присесть. И он пошел. Сама Анька была головастая, кряжистая, и притом еще конопатая, но сестра была ее полной противоположностью. Она была высока ростом, что было заметно даже сидя, ибо она держала спину совершенно прямо, собранные назад в красивый узел волосы удлиняли ее и без того длинную шею и подчеркивали совершенно правильный профиль. Звали девушку Лена. Заиграла музыка, Анька сразу кинулась кого-то ангажировать, а Павлик с Леной, посмотрев друг на друга, тоже пошли танцевать. Но в большей мере это, наверное, случилось по причине того, что в ее сторону из толпы пробивался довольно пьяный претендент на танец, и, похоже, это была его не первая попытка. Она выбрала меньшее из зол. Лена была отличницей и училась в выпускном классе. Они с Анькой были двоюродными сестрами и жили в одном поселке нефтяников «Восток». Она говорила, но Павлик ничего не слышал, его сразу же оглушило волной, лишь только он положил руку на ее гибкую, живую талию. Ничего подобного он еще не ощущал в своей жизни, и был как кипятком ошпарен новыми, неведомыми ощущениями. Танец еще не кончился, но Анька уже утащила сестру делиться какими-то свежими, сверхважными новостями. Павлик пошел в коридор проветрить мозг, но с явным намерением вернуться и попытаться еще раз пригласить эту чудную девочку на танец, а пока гремела совсем для этого не подходящая музыка.

Павлик был парнем совсем не избалованным, самостоятельным ему пришлось стать, когда два года назад погибла мама. Она была замерщицей на первом, уже совсем старом промысле, ее убило электрическим током. После того отец безбожно запил, и жизнь Павлика стала очень самостоятельной. Он еще со школы учился хорошо, активным общественником никогда не был, но разовые поручения выполнял постоянно. Это, видимо, было из-за его роста и стати молодецкой, хотя смельчаком и драчуном он никогда не был, а даже, вроде, и наоборот, но открытое лицо и всегда комсомольский значок на пиджаке, когда и ВЛКСМ-то уже не было, располагали считать, что он – активный общественник. Значок был даже и не совсем комсомольский, скорее – комсомольский, но не очень современный, выпуска 1945 года. Его он увидел у соседского пацана Антона, тот был прикручен на вымпел спортивного общества еще с парой десятков других значков с Лениным и ему подобными персонажами. На тот значок он сразу запал, но десятилетний Антон был ушлый малый и никак не соглашался его ни подарить, ни продать. Но после долгих уговоров сказал, что ему нужен синий макропод, и если он его принесет, то они обменяются. Но Павлик про макроподов ничего не знал, а приволок из дома коробочку с десятком новеньких медных, с красными головками, патронов для забивания гвоздей в бетон. Зачем-то они валялись у отца в хламе, и желанный обмен состоялся. На первый курс в техникум ему купили пиджак в клетку, он в горячке сразу и прицепил тот значок на лацкан, и, подумав немного, аккуратно расклепал на нем сзади шпинделек, и теперь снять его было невозможно. Так он и проходил два года с видом активного члена общества, пока из пиджака не вырос. Но все уже привыкли, что Павлик безотказен, вот и сейчас, с первыми нормальными танцевальными звуками из дверей танцевального зала, куда он направился пригласить Лену на танец, навстречу ему вдруг нарисовался преподаватель электротехники, похоже, уже опохмеленный, и попросил помочь передвинуть скамейки на первом этаже. Пока Паша участвовал в их передвижении, приличная музыка кончилась, зажгли свет и объявили перерыв. Но ни Лены, ни Ани он больше так и не увидел.

Еще потолкавшись час по углам, он пошел домой, гонимый поземкой. Брел он от одного далекого фонаря к другому, впечатленный чем-то новым, что застало его врасплох. Через два дня в столовке, с помятым алюминиевым подносом в руках, на котором лежали такие же помятые вилка с ложкой, к нему подскочила заполошная Анька. И вроде уже и забыв, зачем она здесь, кинулась рассказывать о том, о чем он даже не успел спросить, мол, ее двоюродную сестру вообще зовут не Лена, а Ленара, что в переводе означает «ленинская армия». Родители ее ждали мальчика и имя ему придумали Ленар, но родилась девочка, и назвали Ленара. Но вообще она отличница, самая гибкая в школе, мечтает стать балериной, а еще у нее самые длинные ноги. Вывалив все это за секунды, она умчалась к раздаче. Павлик только вслед успел крикнуть, чтобы передала привет. Ему на самом деле очень хотелось, чтобы ей от него передали привет.

Павлик учился на помбура, январь и середина февраля ушли на отчет по практике и курсовую по теоретической механике. В курсовой долго не мог сладить с зубьями механических шестеренок и их нагрузками на скручивание. Но все срослось, и он получил свою четверку. Из практики почему-то больше всего запомнилось, как жутко поют трубы, когда они стальными кишками висят внутри буровой и воют от порывов ветра. Еще запомнилось, как матерился красномордый помбур, он лаял на все, на что падал его взгляд: на людей,