Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я запомню, — ответил я и запомнил.
И действительно не раз обращался, когда хотелось. Таких, как я, было у неё шесть или семь. Порой Матильда вспоминается мне и сейчас — я благодарен ей за искреннюю ласку и нежность, всё же необходимые мне, несмотря на все мои попытки укрощения плоти.
С первых же дней работы в редакции я стал понимать, что работа слишком лёгкая и что деньги, хоть и весьма небольшие, за такой мыслительно-возвышенный труд фашисты просто так платить не будут. Наверняка, размышлял я, припашут меня на что-нибудь более неблагодарное.
Так оно и вышло. Едва я получил партийный билет, как буквально через день всю редакцию в полном составе, а именно в количестве четырёх душ, заслали в Москву на торговлю специализированной литературой. Ничего удивительного, я хоть и не силён в экономике, но сразу сообразил, что от продажи газет ни редакция, ни сама партия существовать не может. Поездке этой я был вроде как даже рад, потому что в Реутово мне начинало надоедать, а Москва какое-никакое, а всё же развлечение.
Специальной литературой являлась кипа гитлеровского труда «Майн кампф» и ещё кое-какие брошюрки типа «Протоколов сионских мудрецов», цитатника из работ Альфреда Розенберга и программы нашей партии (её мы обычно раздавали бесплатно). Ну и, конечно же, свежие номера газеты «Воля». Всё полуподпольным способом издавалось в городской реутовской типографии, директором которой работал двоюродный брат нашего главного редактора. Полуподпольным, а не абсолютно подпольным потому, что времена тогда были лихие, архидемократические, не то что сейчас, и свобода слова на короткое время стала для ошарашенных стремительными историческими переменами совков главной жизненной ценностью. Общество в те годы, в общем-то, допускало возможность существования фашистских партий и распространение национал-социалистической литературы. Либералы, правившие страной, считали ниже своего достоинства осуществлять гонения за политические взгляды, однако разного рода профашистских объединений искренне боялись и неявно, робко, но препоны им ставили. По крайней мере, торговать свободно в Москве «Майн кампфом» мы могли, но не два раза подряд на одном и том же месте. В пределы Садового кольца, как рассказали мне коллеги по редакции, выбирались редко, там менты бродили агрессивные и порой неподкупные, а вот где-нибудь на окраине, в районе чучмекских рынков или строившихся наскоро убогих торговых центров, развернуть распространение литературки можно было практически безбоязненно. Народ, даже те, кто фашизму не симпатизировал, был тогда любопытный и книги покупал просто так, ради интереса. Чтобы погасить в себе, так сказать, биение запретного интереса.
Торговать мне понравилось. Свежий воздух, непосредственное общение с людьми, возможность влиять на другие личности. Тогда много всякого народа за лотками стояло: рядом с нами непременно водили хороводы кришнаиты, где-то невдалеке продавали свои плохо пропечатанные газеты пенсионеры-сталинисты, а по другую сторону дороги кучковались какие-нибудь баптисты или мунисты. Все друг к другу относились терпимо, даже сталинисты на нас почти не ругались, потому что понимали, что все мы в одной лодке, все аутсайдеры, все маргиналы, все боремся за влияние на тупое и равнодушное большинство.
— И не стыдно вам?! — укоряет, бывало, приблизившись к нам (потому что на месте усидеть нет сил, жуть как интересно) старушка с портретом Сталина. — Вы же русские люди, ваши деды кровь проливали, чтобы от фашистской чумы мир избавить, а вы… Кто вас только на свет произвёл таких?
— Ты не ругайся, мать! — успокаиваю я её. — Не серчай. Лучше разберись во всём по уму, а потом осуждай.
— Да чего тут разбираться?! — тихо негодует сталинистка. — Предатели вы, изменники. Расстрелять вас всех надо!
— Ты скажи, мать, — не сдаюсь я, — кто сейчас тобой управляет? Вот скажи честно, как есть, кто?
— Дурные люди управляют, дурные, — отвечает бабушка.
— Вот видишь! И всегда так было. И до скончания мира так будет, потому что именно они, эти самые хитрожопые дурные люди, изобрели гуманизм и придумали совесть для того, чтобы держать простой народ в подчинении. Всё ложь вокруг, мать, всё ложь! Все слова их, все действия — всё лишь для того делается, чтобы оставить всё как есть: они сверху, все остальные снизу. Чтобы и власть, и деньги у них скапливались. И честными методами эту порочную структуру не прервать. Потому что у них миллиарды гуманных и стыдливых способов подчинить себе человека. А что у нас, вот скажи мне? У нас только ярость и злость осталась. Так значит, надо использовать её, раз нет ничего другого!
— Ерунду ты городишь, ерунду! — машет руками старушка, но по интонации понимаю — уже не так, как прежде, убеждена она в своих словах.
— Этот мир, это установление, — продолжаю я, — иначе не перетряхнёшь. Ничего не изменится, если играть по их правилам. Тут или Ленин нужен, чтобы всё перевернуть, или Гитлер. Только человек такого масштаба может выйти из-под контроля жирных продажных гуманистов и повести за собой народ.
— Ленин — да, — соглашается божий одуванчик, — но не Гитлер. Гитлер — антихрист! Ирод!
— Да не в Гитлере дело! — не унимаюсь я. — Дело в отказе от этих гнусных правил, которыми нас связали по рукам и ногам. Дело в отрицании всего навязанного нам силой. Дело в освобождении, духовном и телесном, посредством борьбы и воспарения над обыденностью. Вот в чём дело.
Плюнув в мою сторону, но не брезгливо, а как-то жалостливо, бабка уходит в сторону, а я беседую с другим остановившемся у нашего лотка человеком — на этот раз студентом. Его убедить легче.
Час бежит за часом, вот уже и ночь опустилась на Москву, пора уезжать. Мы собираем книги, грузим их в легковушку, которую со стоянки подгоняет ответсекретарь Владик, подсчитываем прибыль и в хорошем настроении, взбудораженные от общения с людьми, переполненные эмоциями, возвращаемся в Реутово. День прожит не зря.
На торговлю мы выбирались приблизительно раз в неделю, иногда два, и вскоре я уже с нетерпением ждал приближения этих дней. Кстати, именно во время торговых будней я и сам наконец-то прочёл «Майн кампф». Стало предельно ясно, почему это самая запрещённая книга в мире. Ведь по логике вещей она должна быть самой доступной, как свидетельство человеческого позора, как урок будущим поколениям, как доказательство тупости и бесчеловечности Гитлера. Но нет, её до сих пор прячут от людей. Знаете, в чём причина? Да в том, что эта книга по-своему убедительна.
Да, она до сих пор способна обращать на свою сторону людей, причём далеко не только тех, кто баран по жизни, но и думающих, но и умных. Ведь о чём она, если разобраться? Она о человеческом триумфе. О восхождении индивидуума из нищеты и прозябания на вершину мира. Каким способом? Да насрать на способы, неужели вы думаете, что те, кто восседает на вершине мира сейчас, чем-то лучше Гитлера? Отнюдь. Они его незаконнорожденные дети, но более хитрые и изворотливые, а потому стыдливо скрывают, что учились умению управлять человеческим стадом в том числе и у усатого австрийца Адольфа. По крайней мере, в описаниях скитаний нищего паренька по улицам европейских городов я увидел отчасти и историю своей жизни. Он был таким же, как я, стало ясно мне. Таким же отвергнутым, таким же не вписавшимся в социум, таким же человеком-недоразумением, искренне не сумевшим понять устройство этого мира, а потому взбунтовавшимся против него. Чем я лучше него, бежали в голове мысли, чем я вообще отличаюсь от него? Я такой же отщепенец, такая же человеческая мразь, и это не приговор, а констатация факта. Я уничтожил уже тысячи людей — в Чернобыле, в Армении. Да сколько их ещё было — ведь до меня доходят далеко не все последствия моих бессознательных деяний! Сколько я сгубил африканских детей голодным мором и изощрёнными болезнями? Сколько я потопил кораблей в просторах мирового океана? Сколько локальных войн произвёл я в разных частях этого долбаного света, сколько людских масс столкнул друг с другом и уничтожил в кровопролитных бойнях ради каких-то мифических идей?!
Ведь всё это я, только я. Ну а кто ещё? Я зло, я абсолютное и вселенское зло — а чего вы хотели? Неужели вы думали, что проживёте свои жизни в спокойствии и приятной неге? Неужели вы думали, что вас минует участь встречи со мной? Обломитесь! Если я ещё не пришёл за вами, значит, непременно приду в будущем.
Единственное, что смущало меня во всей этой новоявленной симпатии к Гитлеру — и смущало весьма сильно, как и в случае с Костей Кинчевым — так это тот факт, что я, такой великий и ужасный, могу кому-то симпатизировать. Что симпатизирую я, а не наоборот — симпатизируют мне. Что вообще есть какой-то Гитлер, в котором я обнаруживаю сходство с собой, хотя по идее всё должно быть иначе: это он, Гитлер, должен сейчас сидеть на улице, читать мою книгу, восхищаться моими деяниями и мыслями, находить в себе отражение этих мыслей и взглядов на действительность. О, это смущало меня, это смущало меня неистово! Я не мог до конца разобраться в природе этого недовольства, не мог установить точные параметры восприятия подобных явлений, но само их возникновение чрезвычайно угнетало меня.
- Настоящие сказки - Людмила Петрушевская - Современная проза
- Одного поля ягоды (ЛП) - Браун Рита Мэй - Современная проза
- Другая Белая - Ирина Аллен - Современная проза
- В пьянящей тишине - Альберт Пиньоль - Современная проза
- Бойня номер пять, или Крестовый поход детей - Курт Воннегут - Современная проза
- ПираМММида - Сергей Мавроди - Современная проза
- Записки брюнетки - Жанна Голубицкая - Современная проза
- 42 - Томас Лер - Современная проза
- Загул - Олег Зайончковский - Современная проза
- Досталась нам эпоха перемен. Записки офицера пограничных войск о жизни и службе на рубеже веков - Олег Северюхин - Современная проза