Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

Равнодушное отношение жены к происходящему привело генерала в восторг. Находясь на фронте, он ни разу не слышал воя сирен и не видел бомбежек, и с тем и с другим ему довелось познакомиться только дома, на побывке.

Одним ясным солнечным утром миссис Фрит протирала пыльное окно в моей студии. Она открыла створку и перегнулась через подоконник, чтобы стряхнуть тряпку. Несколькими минутами ранее прозвучал сигнал воздушной тревоги, однако ничего существенного не произошло, если не считать раскатов отдаленной канонады. И вдруг на нас обрушился рев самолетных двигателей, а затем один из самолетов пролетел так низко, что его тень скользнула по освещенной солнцем стене комнаты. «Это немец! Немец! – закричала взволнованная экономка. – Видели черные кресты у него на крыльях?!» И в тот же миг застрекотали пулеметы и в воздухе зачиркали пули. «Закройте окно! Скорее!» – крикнула я. Но миссис Фрит только еще дальше высунулась наружу и, вывернув шею, уставилась в небо, словно увидела там внезапно поднявшуюся радугу. Надо признать, меня тоже одолевало любопытство; не в силах совладать с собой, я присоединилась к экономке. Вдруг внизу показалась машина, она неслась, вихляя из стороны в сторону, затем раздался пронзительный визг тормозов, автомобиль сделал резкий поворот и нырнул под арку нашего дома.

«Смотрите, всю крышу изрешетило пулями, и лобовое стекло разбито!» – воскликнула миссис Фрит.

Раздался звонок в дверь. Мы пошли открывать. На пороге стояли капрал – это он был за рулем армейского автомобиля – и молоденький капитан, его пассажир. Ричард велел им зайти, а миссис Фрит без лишних слов отправилась на кухню, принесла бренди и вложила стакан в трясущиеся руки капитана. Молодого военного била дрожь, он не сразу смог заговорить. Придя немного в себя, капитан поинтересовался, всегда ли у нас в Лондоне так опасно и шумно.

– Бог мой, – всплеснула руками миссис Фрит, – да у нас почти каждый день так!

Но мы тут же поспешили заверить капитана, что это впервые вражеский самолет шныряет над Челси так низко. И рассказали, как в сентябре наш спитфайр преследовал немца до самой Кингс-роуд. Но обстрел улицы из пулемета – такого еще не бывало. Позже мы узнали, что самолет сбили недалеко от вокзала Виктория. Пилот успел катапультироваться, однако публика, встретившая его на земле, была настроена не особенно дружелюбно. Молодой капитан сказал, что до сих пор служил в очень тихой части страны и его только что перевели в Лондон. Неудивительно, что он хотел знать, часто ли на жителей столицы нападают подобным образом средь бела дня!

Глава четвертая

Одной октябрьской ночью в самый разгар бомбежки позвонила Катрин. Она сказала, что ребенок на подходе, и попросила меня поехать вместе с ней в больницу. Сирены начали завывать, едва стемнело, неподалеку то и дело ухали взрывы. Катрин сказала, что скорая вот-вот приедет. «Не могли бы вы поторопиться?» – произнесла она умоляющим тоном. Я торопилась, как могла. В районе Чейни-Уок было оживленно: дежурные перекрывали проходы по улицам, направляя людей в убежища, пожарные машины и кареты скорой помощи мчались на вызовы, а вокруг все гремело и грохотало. Придерживая рукой каску, я пустилась бежать.

Внешне Катрин выглядела спокойной, но плотно сжатые губы и окаменевшее лицо говорили сами за себя. Бомбежка мало ее беспокоила, впрочем, как и всегда, единственное, что волновало будущую мать, – удастся ли вовремя добраться до больницы. Нынче немногие столичные клиники принимали рожениц. Катрин направили в больницу Сент-Мэри-Эббот. Я проводила ее до палаты и помогла улечься в постель. Принимавшая нас сестра сказала, что в родильный зал идти пока рановато, но любезно позволила мне остаться, хотя на мне не было медицинской формы: убегая из дома, я не успела переодеться. Она добавила, что я смогу навещать Катрин, когда захочу, если на мне будет форма сестры Красного Креста. Эта женщина действовала быстро и четко и относилась к пациенткам с большой теплотой. Я не сомневалась – Катрин в надежных руках. Если не считать нарастающей бомбежки, с ней все будет в порядке. Кое-кто из соседок по палате попросил разрешения спрятаться под кроватью. Я поинтересовалась у сестры, как роженицы чувствуют себя в такой обстановке. Она сказала, что большинство справляется, но попадаются женщины, которые начинают паниковать. «А для них это опасно, – нахмурилась она. – Тогда нам приходится вести себя построже. Нельзя потакать их страху». Сестра повесила на спинку кровати карточку с данными пациентки и вышла из палаты. Едва она скрылась за дверью, как Катрин бросила взгляд на карточку и разразилась слезами.

– Как мило, правда? – сказала я, не понимая причину внезапных слез: там было указано лишь ее имя. Но затем поняла, в чем дело: перед ним стояло «миссис». Это маленькое добавление и вызвало столь бурную реакцию.

– Теперь никто не узнает, что я не замужем, – всхлипывала она.

Для Катрин эта тема по-прежнему была чрезвычайно болезненной. Вскоре у нее начались схватки. Пришли две сестры, чтобы забрать молодую женщину в родильный зал. Бедняжка прижалась ко мне и тихо заплакала. Я знала: во время родов она будет до крови кусать губы, но не издаст ни звука. Катрин была одной из самых храбрых девушек, которых я когда-либо встречала. Ей всегда приходилось самой справляться с трудностями, и ни бомбы, ни грохот зениток не могли напугать эту отважную душу. Единственное, что страшило Катрин, – осуждение соотечественников, таких же, как она, беженцев, их высокомерные и глупые намеки по поводу ее положения. Свидетельство о рождении Катрин, которое мы запрашивали, прибыло, что привело его обладательницу в восторг, она мечтала поскорее присоединиться к одной из волонтерских служб – теперь Катрин стала британкой и хотела сражаться за Британию. Я покинула Сент-Мэри-Эббот глубокой ночью. Сестры обещали позвонить, когда родится ребенок. Ричарда дома не было: он отправился в очередную поездку по делам министерства. Миссис Фрит спала на раскладушке в кухне. Она услышала, что я вернулась, и вышла спросить, как там Катрин.

Я настолько устала, что, насчитав всего двадцать три бомбы, заснула. Удивительно, как крепко я спала во времена «Блица», хотя раньше засыпала с трудом. Теперь же стоило опустить голову на подушку, и я проваливалась в сон. Иногда мне приходила мысль, что, если дом разбомбят, я даже не узнаю об этом и никогда не проснусь. А ведь именно так погибли многие люди. Я видела, как их выкапывали из-под руин, в ночной одежде, с тихими лицами; они выглядели умиротворенными. Жутко становилось, только когда трупы складывали на тротуаре, на виду у всех. Они лежали, обратив лица к небу, и, казалось, ждали, чтобы их поскорее накрыли простыней, защитив от посторонних взглядов.

Мы всегда могли судить об интенсивности ночной бомбежки по времени прибытия молочника и разносчика газет. Последний был на удивление пунктуален вне зависимости от событий минувшей ночи. Хлебный фургон, который приезжал к нам со стороны Кингс-роуд, также служил надежным ориентиром. Молочник, как обычно, был в курсе всего происходящего.

Новость, что на территории Королевского госпиталя находятся три неразорвавшихся снаряда, я узнала раньше прибытия молочника – по телефону от Сюзанны Фицджеральд. Еще она сказала, что пострадала церковь Святой Марии на Кадоган-стрит, где в основном молились наши беженцы. Молочнику с его тележкой пришлось проделать длинный обходной путь, чтобы добраться до нас, поскольку многие улицы были перекрыты всё по той же причине – неразорвавшиеся бомбы. Он как раз начал рассказывать о пабе «Шесть колоколов» на Кингс-роуд, в который угодил снаряд, когда пекарь, явившийся чуть раньше, перебил его.

– Это случилось позапрошлой ночью, – сказал он.

– Простите, бар разнесли этой ночью, – вежливо возразил молочник. – Вчера, когда я проходил там, здание было на месте.

– Нет, его разбомбили позавчера, – настаивал его оппонент. – От нас до «Шести колоколов» всего полквартала. Неужели вы полагаете, мы в пекарне не услышали бы, как прилетела эта чертова бомба?

Ни один из спорщиков не хотел отступать. Оба разошлись не на шутку. Я знала, что пекарь прав: осколочно-фугасный снаряд угодил в «Шесть колоколов» позавчера. Но они так орали друг на