Ирка Хортица и компания - Кирилл Кащеев

мне б в чай сонного зелья не подлила, да еще в такой дозе, что и помереть недолго».

— А потом сии неравнодушные молодые люди убивают Государя Императора17! — отчеканила Вера Сергеевна и сама испугалась собственных слов.

На гостиную пала тишина: тема была опасная, рискованная была тема. Гости украдкой переглядывались, нервно косясь друг на друга. Генеральша надулась, только одетый по-рабочему здоровяк ухмылялся зло и язвительно, скаля крупные желтые зубы.

— Гхм… каково вы съездили, Александр Николаевич? — откашлялась Оленькина матушка, взявшая на себя роль миротворицы.

— Удачно и весьма! — оживился господин Поль. — Можете поздравить меня, господа, французы согласились с нами сотрудничать, «Акционерное товарищество железных руд» создано!

— Браво, Александр Николаевич, поздравляем! — зазвенели голоса.

— Однако работать оное начнет только при условии завершения моста и железнодорожной ветки. — уже тише прибавил он. — А последние изрядно замедлились в строительстве. — он испытывающе поглядел на генеральшу.

— Общество Варшавского сталелитейного производства готово перебраться к нам и даже строить завод. И закладывать домны. — негромко произнес Моисей Карпас. — Но они ставят то же условие: мост и дорога. — и тоже посмотрел на генеральшу.

— Не о том вы думаете, господа! — Агата Тимофеевна капризно скривилась. — Все эти ваши рельсы, железо: разве стоит сие внимания, пока народ страдает в неволе и бесправии, а держава погружается в нищету и мздоимство? Думаете, Александр Николаевич, не знаю, какую вы взятку в Петербурге дали для строительства вашей разлюбезной дороги? Разве достойное это приложения ваших сил и капиталов? Вместо того, чтоб бороться за права простого люда, вы боретесь за… руду? Право же, стыдно, друг мой! Воля ваша, я знать не желаю вашу железную дорогу и на том мое последнее слово!

— Только люд рабочий эксплуатируете, господа капиталисты! — проурчал лохматый юноша.

— Сейчас строительство встало. — господин Карпас метнул быстрый взгляд на Агату Тимофеевну. — И никакой эксплуатации. Только и заработной платы рабочим никакой. Быть может когда-нибудь, господа, и наступит золотое время, что мы, капиталисты-эксплуататоры, и вовсе будем не нужны. Но до тех пор со столь не любимыми Агатой Тимофеевной рудами и железом рабочий имеет курицу в котелке, а без оных — крапиву да лебеду. Думается мне, что сперва рабочий люд все же желает курицу, а права уж потом.

— Даже если я потрачу все свое состояние на азбуки для неграмотных, а сама пойду учительствовать в деревнях, где, позвольте узнать, возьмутся новые азбуки, когда эти поизносятся? — резко спросила Вера Сергеевна.

— Да уж слыхала, душа моя. Желаете кирпичный заводик поставить да доход получать? — язвительно, точно издевку какую, произнесла Агата Тимофееевна.

— А и желаю, ваше превосходительство! Коли с плавкой руды дело пойдет, свой кирпич куда как пригодится. На строительство столь любезных вашему сердцу народных просветительных учреждений тоже. Работники понадобятся грамотные, вот и будут им реальные училища и прочие полезные заведения.

— Горное училище бы открыть. А то и университет. — и Александр Николаевич предвкушающе прищурился — как мечтающий о сметане кот.

— Не моя то печаль, государи мои, и меня никак не касаемо. — равнодушно бросила генеральша. — А вы что же дальше делать собираетесь, Анна Францевна?

— У шляхтичей Галицких более нет детей, нуждающихся в обучении. Мне было поручено сопроводить Лизхен, далее могу следовать в Киев, где мне обещано место в приличном семействе.

— Вот и ладно. Доставили девочку и езжайте себе с Богом. Скажете, куда сундук ваш отправить. — холодно бросила генеральша и на гостиную вновь пало молчание.

Изгоняемая фройляйн побледнела, потом покраснела чуть не до слез, потом стиснула губы и поднялась:

— Не стоит утруждаться, ваше превосходительство. Господа… — короткий книксен и фройляйн шагнула к двери.

— Не торопитесь. Поедемте со мной, фройляйн. Поужинаете, выспитесь с дороги, а там и подберем вам достойную оказию до Киева. — не глядя на хозяйку, решительно поднялась Вера Сергеевна.

— Да-да, я вам помогу. — господин Поль тоже вскочил, за ним поднялся и господин Карпас, и даже по рабочему одетый лохматый юноша вынужден был встать, хоть и с явным неудовольствием.

Матушка Оленьки жалко скривила губы и на глазах ее блеснули слезы.

— Честь имею откланяться. Всего наилучшего. — загудели на прощанье голоса и гости шумной толпой покинули гостиную.

— Ваше превосходительство…

— А? Что? — напряженная, похожая на монументальную глыбу генеральша вскинула голову, увидела стоящую перед ней Лизу — и от нее снова плеснуло страхом, на сей раз перемешанным с яростью. — Чего тебе?

— Могу я попрощаться с фройляйн? — не поднимая глаз, смиренно попросила Лиза.

— Что? Конечно. Ступай, ступай… — по лицу генеральши было ясно, что если бы Лиза и вовсе отправилась за фройляйн навсегда, возражать бы не стали.

— Господа, умоляю, вы не должны обижаться! — Оленькина матушка замерла в просторной прихожей, руки ее были просительно скрещены на груди, а голос дрожал от сдерживаемых слез. — Вы же знаете, какой она бывает! В душе она прекрасный, чудный, цельный человек! Столько сделала для города!

Лиза аккуратно протиснулась мимо ее юбок. Фройляйн, уже в шляпке и накидке, вдруг шагнула к ней и впервые в жизни порывисто обняла свою воспитанницу:

— To miasto, rzeczka, przekleństwo, i ta dziwna kobieta, twoja ciocia! — забормотала она по-польски, опасливо косясь на присутствующих. — Gdzie ja ciebie przywiozłam, dziecko moje?

Лиза вспомнила необъятную реку в россыпи зеленых островков, в ушах ее зазвучали недавно слышанные слова: «Товарищество железных руд», «сталелитейное производство», «горное училище»… Она блаженно улыбнулась:

— Nie bójcie się, Fräulein! To najprzepiękne miasto na ziemi!18

«Сказать-то я сказала, только что сейчас мне делать в этом лучшем из городов?» — Лиза застыла в полутемной прихожей — слышно было как матушка Оленьки еще прощается с гостями, еще что-то лепечет, оправдывая хозяйку дома, а за спиной шустрая прислуга уж прикручивала фитили ламп, обходя девочку точно фигурную колонну со статуэткой амура. В опустевшую гостиную с враз невзлюбившей ее генеральшой идти не хотелось, после долгой дороги мечталось снять надоевшее платье, вынуть шпильки, распустить волосы и подумать, как жить дальше. Есть и особенно пить тоже хотелось невыносимо, но благодарствуйте, видала уж здешнее угощение!

— Одарка! Принеси мне лавровишневые капли! — раздался ломкий голос Оленькиной матушки, и та пробежала мимо, уткнувшись лицом в платок и все еще всхлипывая. — Агата! — она распахнула двери гостиной, прорезая полумрак желтой полосой света. — Как ты могла быть так груба? Что на тебя нашло? — двери снова захлопнулись, погружая залу в темноту.

Лиза тихонько скользнула сквозь мрак.

— Подслушать хочешь? — прошелестело над ухом и лукавое личико Оленьки придвинулось близко-близко, загадочно мерцая яркими, влажными глазами. — Видишь, какие у меня уши? — она отвела белокурый локон. — Будешь подслушивать под дверями, станут такими же!

Уши