Вся ваша ненависть - Энджи Томас

о переезде и раньше, но не ссорились из-за этого так, как теперь, после смерти Халиля.

Если они разойдутся, семья станет еще одной вещью, которую отнял у меня Сто-пятнадцать.

Одиннадцать

В понедельник утром я захожу в Уильямсон и сразу понимаю: что-то происходит. Все молчат. Вернее, шепчутся, скучившись группками в коридорах и вестибюле, словно обсуждают какой-то эпичный финт во время баскетбольного матча.

Хейли и Майя подходят ко мне еще до того, как я успеваю отправиться на их поиски.

– Ты получила сообщение? – спрашивает Хейли.

Это первое, что она говорит. Ни привета, ничего. Мне до сих пор не вернули телефон, так что я отвечаю:

– Какое сообщение?

Хейли показывает мне свой телефон. На экране – большой групповой чат с сотнями имен. Первое сообщение от старшего брата Хейли, Реми:

Протест сегодня на первом уроке

Кучерявый и прыщавый Люк отвечает:

Аеееее. День без уроков! Я за

А Реми пишет:

В этом и смысл, тупица

У меня замирает сердце.

– Они протестуют из-за Халиля?

– Ага, – сияет Хейли. – И время идеальное: я вообще не готовилась к контрольной по английскому. Реми впервые в жизни придумал крутую отмазку, чтобы не идти на уроки. То есть это, конечно, жесть, что мы протестуем из-за смерти наркоторговца, но…

В эту секунду все правила, которых я придерживалась в Уильямсоне, катятся коту под хвост и из-за кулис выходит Старр-из-Садового-Перевала.

– Какая нахрен разница?

У Хейли и Майи от удивления отвисают челюсти.

– Ну, я это… Я имела в виду, что если он продавал наркоту, – бормочет Хейли, – то это объясняет, почему…

– Почему его убили, пускай он нифига и не сделал? То есть, по-твоему, это нормально, что его грохнули? А я думала, вы протестовать собрались.

– Так и есть! Боже, Старр, очнись. Я думала, ты будешь рада, учитывая, что ты в последнее время постишь на тамблере…

– Знаете что? – Еще немного, и я взбешусь по-настоящему. – Отвалите от меня. Веселого вам протеста.

Я хочу превратиться во Флойда Мейвезера[72] и набить морду каждому, кто проходит мимо меня в коридоре. Все только и делают, что радуются свободному дню. Но Халиль в могиле, и у него свободного дня не будет. Как и у меня, потому что моя жизнь перевернулась с ног на голову.

В классе я бросаю рюкзак на пол и падаю на стул. Когда входят Хейли с Майей, я одаряю их злобным взглядом – пусть только попробуют со мной заговорить. Я ломаю все правила Старр-из-Уильямсона, и мне абсолютно плевать.

Перед самым звонком в класс заходит Крис с наушниками на шее. Подойдя ко мне, он сжимает пальцами мой нос и говорит:

– Хрю-хрю.

По какой-то причине ему это кажется уморительным. Обычно я смеюсь в ответ и в шутку его шлепаю, но сегодня… Сегодня я не в настроении, а потому шлепаю его изо всех сил.

– А-а-а-ай, – ахает он, потирая руку. – Ты чего это?

Я не отвечаю. Если открою рот, то взорвусь.

Крис опускается передо мной на корточки и трясет меня за ногу.

– Старр? Ты в порядке?

Наш учитель, тучный лысеющий мистер Уоррен, прочищает горло.

– Мистер Брайант, мои уроки – это вам не «Искра любви»[73]. Пожалуйста, займите свое место.

Крис садится за соседнюю парту.

– Что с ней такое? – шепотом спрашивает он у Хейли.

– Не знаю, – прикидывается дурочкой она.

Мистер Уоррен велит нам взять макбуки и начинает урок английской литературы, однако не проходит и пяти минут, как кто-то произносит:

– Правосудие Халилю.

– Правосудие Халилю, – повторяют остальные. – Правосудие Халилю!

Мистер Уоррен велит им перестать, но они скандируют все громче и стучат кулаками по партам.

Мне хочется блевать, кричать и плакать.

Потом все встают и идут на выход, а замыкает колонну Майя. Она оборачивается и смотрит сначала на меня, потом на Хейли, которая жестом зовет ее с собой.

И Майя следует за ней. Но мне надоело вечно потакать Хейли.

Скандирование, доносящееся из коридора, походит на звуки сирены. Может быть, ребятам снаружи все равно, что Халиль торговал наркотиками; может быть, они, в отличие от Хейли, даже расстроены – может, почти так же, как я. Но поскольку я знаю, зачем Реми затеял эту акцию, я остаюсь сидеть за партой.

Крис почему-то тоже. Его парта скрипит – он пододвигает ее вплотную к моей, а потом стирает слезы с моих щек большим пальцем.

– Ты знала его, да? – спрашивает он.

Я киваю.

– О… – удивляется мистер Уоррен. – Мне очень жаль, Старр. Тебе не обязательно… Если хочешь, можешь позвонить родителям…

Я вытираю лицо. Мне не хочется беспокоить маму только из-за того, что я не в силах пережить случившееся. Да и признаваться в этом вслух тоже.

– Вы могли бы продолжить урок, сэр? – спрашиваю я. – Было бы здорово отвлечься.

Мистер Уоррен грустно улыбается и послушно продолжает лекцию.

Почти на всех занятиях в этот день мы с Крисом остаемся одни. Иногда к нам присоединяются один-два человека. Кое-кто из учеников сообщает мне, что, по их мнению, убийство Халиля – это бред, но и причина, по которой Реми организовал протест, – тоже. Какая-то десятиклассница подходит ко мне в коридоре и говорит, что сначала поддерживала протест, но потом узнала, зачем его устроили, и решила вернуться на занятия.

В общем, окружающие ведут себя так, будто я официальный представитель негроидной расы, перед которым они обязаны объясниться. Впрочем, кажется, я их понимаю. Ведь если я не протестую, значит, делаю определенное заявление, а если не протестуют они, то со стороны может показаться, что они расисты.

В обед мы с Крисом идем к столику у автоматов. За ним в одиночестве сидит Джесс со своей идеальной стрижкой. Она ест картошку с сыром и читает что-то в телефоне.

– Привет? – произношу я вопросительно. Я удивлена, что она здесь.

– Чего нового? – кивает Джесс. – Присаживайтесь. Как видите, места полно.

Я сажусь возле нее, а Крис – рядом со мной. Мы с Джесс играем в баскетбол три года, два из которых она кладет голову мне на плечо, а потому мне стыдно признаться, что я почти ничего о ней не знаю. Знаю только, что она выпускница и работает