Единственная Джун - Дженнифер Хартманн

у меня ходят желваки и появляется напряжение в горле. Я слегка киваю и отодвигаюсь.

– Она не моя сестра, – роняю я Уайетту, а затем поворачиваюсь и подхожу к Джун, которая безучастно стоит на песке в нескольких футах от меня.

Уайетт смеется, с ледяным презрением выкрикивая:

– Да-да, тебе бы очень хотелось, чтобы она не была твоей сестрой.

Я замираю, встретившись взглядом с Джун, жилы на моей шее начинают пульсировать. Ее грудь вздымается при каждом резком вдохе, а щеки пылают.

Что, черт возьми, это значит?

Решив проигнорировать этот выпад, я устремляюсь вперед, переключая внимание на мою машину, припаркованную на краю пляжа. Я прохожу мимо Джун и, не глядя в ее сторону, снова повторяю:

– Садись в машину.

Она неохотно следует за мной.

Я открываю дверь своей потрепанной Corolla, которая каким-то образом сумела пережить пять суровых зим Среднего Запада. Я коплю деньги на более надежный автомобиль – что-нибудь с полным приводом. Может быть, Highlander. Это одна из причин, почему я еще до сих пор не съехал из дома Бейли. Хотя я получил приличную работу на кухне в популярном ресторане за городом в прошлом году и мог бы позволить себе собственное жилье, я все еще не решаюсь на такой шаг.

Из-за финансов.

Да, отчасти так оно и есть. В этом штате не так просто прожить ввиду высоких расходов на проживание и запредельных налогов на недвижимость. Я должен убедиться, что я на сто процентов готов к полной финансовой независимости. Это разумный подход.

Но когда Джун открывает дверь и плюхается на сиденье, слишком уж сильно дергая ремень безопасности, я понимаю, что это не единственная причина.

Это даже не основная причина.

Я медленно выдыхаю и замираю, неуверенно поднося ключ к замку зажигания. Вокруг нас повисла звенящая тишина, такая же тягучая, как влажность, окутывающая кожу.

Я смотрю на нее. Она все еще тяжело дышит, ее щеки стали пунцово-красными, руки скрещены на груди в защитном жесте. Аромат сирени и лимонных леденцов доносится до меня, и, черт возьми… это просто возмутительно, насколько же она красива.

Когда мне было шестнадцать, я был неловким и нескладным, а Джун – воплощение красоты и грации, благоухает весной и цитрусами. Она выглядит как ослепительная девушка, а не как маленькая девочка с хитрой улыбкой и золотыми колечками волос, которую я вспоминаю с такой нежностью.

Я знал, что мне будет тяжело, когда парни начнут обращать на нее внимание, но я и представить себе не мог, что мне будет настолько тяжело.

Джун проводит рукой по волосам, перебрасывая их на одну сторону. Когда она наконец поворачивает голову в мою сторону, ее темные локоны переливаются осенне-медовыми оттенками, придавая мягкую теплоту голубому льду ее глаз.

– Что это он имел в виду?

Я хмурюсь, так как не ожидал такого вопроса. На секунду я затрудняюсь с ответом.

– Ничего. Я не знаю. – Чувствуя нервозность, я перевожу взгляд на руль и вставляю ключ. Машина с ревом заводится – такая же «напряженная», как и я. – Он чертов отморозок.

Я чувствую на себе ее взгляд, когда переключаюсь на заднюю скорость. Джун ерзает на сиденье, поправляя бретельку своего платья. Машина начинает движение.

– Ты всегда так говоришь. Не понимаю почему.

– Что говорю?

– Ты называешь Тео моим братом. Маму и папу – моими родителями, – говорит она напряженно, дыхание сбивчивое. – Ты говоришь, что я не твоя сестра.

Я стискиваю зубы:

– По сути, так оно и есть.

– Почему ты так считаешь? Неужели я не оказала никого влияния на твою жизнь? – спрашивает она. В этом вопросе нет ни злости, ни горечи. Только глубокая рана. – Неужели тебе это настолько безразлично?

Я жму по тормозам, остановившись посреди полупустой местности, возвращаясь в парк. Сорвав бейсболку, я провожу пальцами по волосам и откидываюсь на сиденье.

– Дело совсем не в этом, – говорю я. Когда я перевожу взгляд на Джун, она смотрит на меня широко распахнутыми, блестящими глазами, потирая руку так, как будто ее знобит. – Ты же знаешь, насколько мне это небезразлично, Джунбаг.

– Тогда почему…

– Ты не поймешь. Это не имеет к тебе никакого отношения.

Я понимаю, что мы никогда раньше не обсуждали детали моего прошлого – вообще никогда. Она, конечно, знает самое основное. Она знает, что мой отец вышел из себя и задушил мою мать своим рабочим галстуком, а потом выстрелил себе в голову. Она знает, что я проходил терапию почти все свое детство, и она знает, что я не люблю говорить об этом – особенно с ней.

Я никогда не хотел быть черной тучей на ее безоблачном небе.

Джун узнала большую часть того, что произошло той ночью, из школьных сплетен и новостей в интернете. Возможно, и от родителей в том числе. Я не знаю, насколько подробно они ей все рассказали, когда она стала старше.

Но она не знает, какую психологическую травму это мне нанесло.

Она не знает, что это изменило значительную часть меня.

Она не знает, что в тот день я загадал желание, стоя на лужайке перед домом, умоляя облака из сахарной ваты о сестренке.

И потом я ее получил.

Я получил Джун в обмен на своих родителей, и в сознании маленького, травмированного ребенка укоренилось убеждение, что это произошло по моей вине. Мое желание сбылось, но я заплатил чудовищную цену.

Это была моя вина.

Поэтому я отказывался видеть в ней свою сестру. Я отказывался воспринимать Бейли как свою настоящую семью, потому что это сделало бы меня виноватым. Я был бы обречен нести самую мрачную, самую тяжелую ношу, какую только можно вообразить, и это, скорее всего, разорвало бы меня на куски.

Став старше, я понял, что это была обыкновенная трагедия, а трагедии не присуща никакая логика – трагедии просто случаются, и, как мы их переживаем, что мы делаем после, наша единственная истинная власть над ними. Но в то время именно так я решил справляться со всем этим. И хотя сейчас я все осознаю, те чувства крепко укоренились во мне. Назад пути нет.

Впившись пальцами в руль, я ухожу от темы своего мрачного прошлого и фокусируюсь на чертовой причине, по которой мы сидим в моей разваливающейся машине в одиннадцать вечера в пятницу.

– Какого черта ты там делала, Джун? Почему… Уайетт? – Я качаю головой, разочарование настолько ощутимо сквозит в моем голосе, что кажется, будто оно являет собой третьего пассажира, что с жадностью слушает наш разговор. – От него вечно одни проблемы, и ты