Грушевая поляна - Нана Эквтимишвили

Джон! Гудбай, Дебора!

Лела и Ираклий покидают аэропорт. У выхода толкутся таксисты, ловят выходящих пассажиров, предлагают свои услуги. Лела с Ираклием садятся в машину.

– Багаж имеется? – спрашивает таксист.

– Нет, – говорит Лела, – нам надо на Керченскую улицу.

Водитель такси смотрит на Лелу с легким недоверием.

– Куда, в Глдани?

– Да.

– Это обойдется в пятнадцать лари.

– Знаем. Заплатим.

– Тогда поехали.

Водитель заводит машину, и они выезжают с территории аэропорта.

В такси Лела и Ираклий сидят тихо. Леле чудится, что Ираклий плачет, хотя она не смотрит в его сторону. У водителя играет музыка, в основном грузинские народные песни. Певцы надрывно и гнусаво поют о любви. Ираклий и Лела одуревают от этих мотивов.

Ираклий наклоняется к Леле, чтобы что-то сказать, но ему приходится кричать, иначе из-за громкой музыки ничего не будет слышно:

– Мой чемодан улетел с самолетом, да?

Лела от вопроса Ираклия приходит в ярость:

– Понятия не имею, ебала я тебя и твой чемодан.

Ираклий больше ничего не говорит. Отворачивается к окну, чтобы и это ругательство, и свою обиду, и свой чемодан, и всю неизведанную им Америку отдать растущим на обочине деревьям, которые стремительно скрываются из виду.

Лела просит остановить, не доезжая до Керченской, у одной из торговых палаток.

– Извините, притормозите здесь на минуту, мальчика немного тошнит, я куплю ему жвачки.

Водитель останавливает машину.

– Подожди меня здесь, сейчас принесу, – говорит Лела Ираклию, и он догадывается, что нужно делать дальше.

Водитель глушит мотор и, чтобы не сидеть без дела, достает тряпку и принимается протирать ветровое стекло.

Вцепившись в ручку двери, Ираклий с бешено бьющимся сердцем следит за водителем, за его шеей, широкими плечами, сильными и грубыми руками, ногти на которых почернели оттого, что шофер постоянно ремонтирует свою машину. Мужчина складывает тряпку, наклоняется, чтобы ее убрать, и в этот момент Ираклий открывает дверь.

Лела и Ираклий бегут сломя голову, не оглядываясь. Наконец они останавливаются перевести дух; ни машины, ни таксиста не видно – может, он даже и не гнался за ними.

Лела подходит к ряду палаток и покупает кока-колу. Они продолжают дорогу до дома пешком.

– Цицо меня побьет? – спрашивает Ираклий.

– Не-а.

– А ты? Ты меня побьешь?

Лела протягивает Ираклию бутылку кока-колы.

– Надо бы, конечно, но смысл? Если и побью, научит это тебя уму-разуму?

Ираклий засовывает пустую бутылку себе в карман.

– Такие не принимают, – говорит Лела.

Ираклий достает бутылку из кармана и бросает в траву.

Лела останавливается на перекрестке.

– Ну-ка, узнаёшь, где мы находимся?

Ираклий пожимает плечами.

– Здесь кладбище.

– Которое? Где Серго?

– Нет, моя бабушка Шушана! Конечно, где Серго.

Лела сворачивает к кладбищу.

– Пойдем, навестим могилу.

Довольный Ираклий быстрым шагом следует за Лелой.

По дороге к кладбищу они покупают у старухи повядший букетик желтых полевых цветов за двадцать тетри. Старуха-торговка чем-то похожа на свой товар: на голове платок в такой же желтый цветочек, хрупкое маленькое личико все в морщинах, словно тоже завяло. Она стоит неловко посередине дороги, продает дары осени.

Лела спрашивает у прохожего дорогу и примерно понимает, куда идти. Но чем ближе они подходят к кладбищу, тем труднее найти вход. У кладбища оказывается несколько входов, прохожие посылают их то в одном направлении, то в другом. Пару раз они подошли к каким-то воротам, но решили не входить, сообразив, что либо не найдут могилу Серго, либо путь до нее будет крайне труден.

Ираклий уже еле волочит ноги. От букета его ладонь вспотела. Лела останавливает идущего по улице мужчину средних лет:

– Будьте добры…

Мужчина поначалу не слышит. Потом, сообразив, что к нему обращаются, останавливается, сходит с дороги и приближается к ним.

– Здесь должно быть кладбище…

– Да, есть, – спокойным деловым тоном отвечает мужчина. Нехватка зубов не мешает ему внятно объяснить дорогу: чувствуется, что он принадлежит к той категории пьяниц, которые, будучи трезвыми, обреченно бродят по округе, погруженные в горькие мысли. – Вы можете пройти тут…

– Нет-нет, – перебивает Лела, – мы там были и свернули. Нам нужен другой вход, мы к нему уже приезжали один раз. Там еще дом стоит покосившийся, одна половина сгорела, а в другой живут люди…

– А-а, «Титаник», – говорит мужчина, будто радуется точной характеристике, и кивает им, как знакомым. – Пройдете мимо тех двух домов, увидите грунтовую дорогу, вон там, не доходя до стоянки такси, повернете на грунтовку, по ней до большой лужи, обойдете ее, зайдете в ближайший двор, и там будет «Титаник».

– Спасибо, – говорит Лела.

– Спасибо, – повторяет за ней Ираклий.

Они поднимаются на пригорок, Лела окидывает взглядом надгробия и говорит Ираклию:

– Памятник ему не ставили, но я помню, что рядом с ним похоронена не то Нелли, не то Нази Айвазова. Вот ее надо искать.

Вечереет, по кладбищу не спеша бродят последние посетители. А Лела и Ираклий так и не нашли могилу ни Серго, ни Нелли-Нази Айвазовой.

Утомленные, они присаживаются у могилы некоего Шоты Хачапуридзе. Могилу давно никто не навещал, невысокая, до колен, железная ограда проржавела и завалилась, холмик порос сорняками. Только металлический столик и стулья держатся стойко, укрепленные бетоном. Лела глядит на стоящий перед кладбищем дом: в жилой половине загорается пара окон.

– Лела, – говорит Ираклий, – моя мама, видимо, не собирается возвращаться, раз уж Цицо отправляла меня в Америку, да?

Лела вспоминает Ингу, маму Ираклия, слова старой гречанки «Инга дазнот лив хир энимор», и ей кажется, что это было очень-очень давно.

– Кто знает, всякое бывает… – отвечает она.

– Ты так думаешь? – удивляется Ираклий и вглядывается в надгробие некой Эсмы Джаиани: с фотографии смотрит молодая женщина с узким лицом и большими глазами. На руках у Эсмы младенец.

– Она умерла из-за ребенка, – произносит Ираклий.

Лела только теперь замечает Эсму Джаиани и, подумав, поправляет Ираклия:

– Это называется умерла при родах.

– Ага, умерла при родах, – соглашается Ираклий с облегчением, будто обрадовавшись, что его маму судьба уберегла от подобной участи.

Какое-то время они сидят, точно явились сюда навестить могилу не Серго, а Эсмы Джаиани и ее младенца.

– Я ухожу из интерната, – вдруг сообщает Лела, – только никому не говори, у меня еще одно дело осталось. Сделаю и уйду.

– Ты уходишь? – расстраивается Ираклий. – Куда?

– Не знаю, куда-нибудь. Пока не придумала.

Ираклий поднимается на ноги и глядит на Лелу так, будто его только что второй раз бросили.

– Если ты никому не скажешь и малость мне поможешь, возьму тебя с собой, – как бы вскользь замечает Лела. – Ты этого не заслужил, но что поделаешь. – И, словно очнувшись, кричит сердито: – Давай, пацан, обойди с той стороны пригорка, возможно, та женщина там похоронена, а с ней рядом и Серго. Отыщем ее, тогда и Серго найдется.

Ираклий смотрит на сопревшие в его руке цветы с поникшими головками, точно ему неловко прийти к Серго с таким подношением.

– Вон там, вон там, – Ираклий вдруг срывается с места, Лела встает и бежит за ним.

– Да не может такого быть, – кричит она вслед Ираклию, который несется вниз: насколько запомнилось Леле, могила Серго значительно выше.

Они останавливаются