Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская

вороненые детали. Его подшлемник с дырками для глаз снят с лица – душно. Да и нет же никого, кто мог бы его увидеть. Только Бог. Артуру нравится винтовка. Вот он поворачивается на живот и смотрит на толпу сквозь оптический прицел. Из единого урчащего месива, из фарша толпа волшебным образом превращается в отдельных живых, беззащитных людей. Вот мальчик, он ковыряет в носу. Вон старуха что-то кричит молодой толстухе, и та смеется. Вот сапожник Тигран, подставив ухо к громкоговорителю, хоть что-то пытается понять из речи очередного оратора. Вон жених с невестой, сбежавшие с собственной свадьбы, целуются, обо всем позабыв. Вот бегун Темур с фонариком на груди за что-то сердится на бегунью в очках. Вот Элисбар раздает церковные свечи всем желающим. По ним по всем блуждает веселый горячий глаз Артура.

Тем временем прицел еще чьей-то снайперской винтовки пробирается по крыше, доходит до Артура, останавливается на его беззаботном лице. Кто-то его рассматривает внимательно, но равнодушно.

Артур продолжает развлекаться. Изредка он как бы стреляет – так мальчишки играют в войну: вздрагивает и говорит: «Чу-чух!» И переводит винтовку на другой объект. Рация рядом с Артуром помалкивает.

Генрих пробивается к голодающим, к Нине и Чико. Усаживает девочку на подушку, укутывает одеялом, снимает с себя куртку и набрасывает на Чико. Оставшись в мятой белой рубахе, очень большой и заметный, Генрих пробирается к трибуне. У трибуны очередь из записавшихся на выступления, за порядком наблюдает знакомый с утра милиционер. Генриха не пускают, он кричит:

– Сержант, я еще утром записался.

Сержант кивает.

– Да-да, этот вне очереди.

Генрих поднимается на трибуну. Пока очередной оратор мямлит свою неразборчивую речь, он наблюдает, как под трибуной, в ее фанерном чреве, мальчишка-радист самозабвенно лапает бритоголовую металлистку. Радиоаппаратура, транслирующая митинг на десяток громкоговорителей, мигает всеми лампочками. В этом тревожном свете идет своя, далекая от митинга, упоительная жизнь.

Генрих садится на корточки, трогает ручки настройки, из динамиков на площади раздается свист. Парочка не реагирует. Генрих кладет руку на плечо радисту.

– Маэстро! Скажите, это веретено вам досталось в наследство от бабушки? Даже я с этой дремучей системой не знаком.

Радист поворачивается:

– Тебе чего?

Металлистка разглядывает Генриха через плечо радиста:

– Ой, я тебя откуда-то знаю! Ты, случайно, не Чак из «Нирваны»?

Масхара отвечает, глядя красотке в глаза:

– Нет, детка. Я Джанго Эдвардс из «Дураков». Только что из Амстердама… – И переводит взгляд на радиста. – Как профессионал профессионалу: сможешь отключить все динамики на площади? Кроме двух возле трибуны, тех, что слева и справа. Но чтоб на всю мощность! Чтоб как из пушки!

– Плевое дело. Только звук утратит объемность.

– Зато слова обретут смысл.

Радист перекладывает Металлистку на прилегшего тут же Генриха.

– Подержи.

И склоняется над аппаратурой, динамики выдают рулады, на которые не обращают внимания ни собравшиеся на площади, ни оратор на трибуне.

Металлистка шепчет Генриху:

– Джанго, а ты крутой. Я тебе нравлюсь?

– Детка, ты мне нравишься. Но, знаешь, ты очень колешься. Ты просто даже торчишь… Чем-то острым…

– Ой, да это же мой ключ. – Вытягивает из живота Генриха здоровенный металлический ключ на цепи. – Вот.

– Это что, от дома? Хорош, ничего не скажешь! – Генрих задумчиво рассматривает ключ. – Холодный… Ледяной?

– Почему ледяной? У меня все из металла. А от дома у меня вот.

Она достает из кармашка и протягивает обыкновенные ключики на металлическом брелоке в виде змеи. Генрих берет связку, разглядывает, перебирает, потрясывает над ухом, прислушивается. Металлистка тоже слушает. Ее глаза темнеют, они подернуты влагой. Какая-то странная близость возникает на миг между Генрихом и этой бритой барышней без переднего зуба.

Генрих склоняется над нею и шепчет в ухо:

– Хорошо дома?..

– Не въезжаю… – Подумав, понимает вопрос по-своему. – Интересуешься? Можем зайти, я рядом живу.

Радист справился с задачей. Последние фразы оратора приобретают хоть какой-то смысл. Если б он еще произносил все буквы и не орал мимо микрофона.

– Оппозицию пора призвать к порядку! Мы всегда будем верны, товарищи, законно избранному правительству, нашей партии, которую создавали Сталин и Ленин, и лично товарищу Бераве, первому секретарю. Ура, товарищи!

Под дружный свист оратор покидает трибуну. Генрих возвращает девушку радисту:

– Подержи. Мой выход.

Генрих на трибуне. Он рассматривает площадь, погружающуюся в сумерки, она вся заполнена людьми. У многих в руках горящие свечи. Тысячи огоньков… Генрих включает микрофон.

– Здравствуйте, граждане! Я говорю – привет всем!

Его отчетливый, чуть хриплый баритон заполняет площадь. Собравшиеся поворачивают головы к трибуне.

Голос в толпе:

– Смотрите-ка, Масхара! Я его знаю!

Генрих продолжает. Его спокойный голос крепнет, его слышат все. И все узнают. И ждут – что устроит Масхар.

– Как нас много! Первый раз жалею, что публики на представлении так много. Слишком много!

Он подносит руку козырьком ко лбу, всматривается в глубину сумерек. Смотрит и на крышу дома напротив. Показывает туда рукой и говорит:

– И видно-то не всех… Эй, там, далеко и высоко, на крыше!.. Всем слышно?.. – Крыша молчит.

Но площадь отвечает: «Слышно, Гено!», «Вот это да! Его вчера побили, а он живехонек!», «Спой, Генрих, чего не поешь!».

Тем временем у колонн Дома Правительства сосредоточенный человек, называющий себя Вторым, увешенный всеми средствами связи, с кем-то беседует почти непрерывно.

– Да, батоно Первый, это Второй. Согласен. Есть немедленно прекратить!..

– Товарищ генерал, Второй на связи! Так точно. Согласен, это безобразие. Не беспокойтесь, акция состоится согласно сценарию. Части на подходе, самолет уже совершил посадку. Есть!..

Берется за рацию:

– Петренко! Какого черта клоуна выпустили! Какая еще Масхара! Это дискредитация. Глуши его на хер! Вам известен план? Выполняйте! Войска на подходе. Врубить прожектора! Объявить десятиминутную готовность. Клоуна с трибуны – в шею. И продолжить митинг – по списку. По нашему списку!

Спокойный голос Генриха безнаказанно и внятно летит над площадью.

– Тридцать шесть лет назад на это же место пришло много народу. Не все вернулись домой. Помянем их. Помолчим минуту.

Толпа затихает. Пока длится минута молчания, Генрих рассматривает ключи. Перебирает их, слегка потряхивает перед микрофоном. Раздается легкий мелодичный перезвон.

– У каждого из тех, кого мы помянули, в кармане были ключи от дома, вот такие же, как у меня в руке. Такие же, как в карманах у каждого из вас сейчас. Суньте руку в карман. Слышите звон? Правда, красиво?.. Ваши ключи на месте. Это музыка дома, это голоса тех, кто нас там ждет. Тех, кто жил в доме, живет и будет жить.

Внезапно над площадью, на крышах окрестных зданий загораются прожектора, они освещают трибуну, Генриха и отчасти народ.

– О, да будет свет! Как видно-то все отлично! Посмотрите друг на друга. И достаньте свои ключи!.. Покажите, покажите их. Ах, как звенят! У каждой связки свой голос.

Люди достают ключи, переглядываются, улыбаются. Под трибуной радист, расслышав звон ключей, включает инфернальную синтоистскую музыку. Митинг превращается в мирное представление, площадь покачивается, появляется общий ритм, как будто