Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На подушке небритое лицо Генриха с пересохшими, шевелящимися губами. С огромным трудом он открывает глаза, со стоном приподымает голову, смотрит сквозь пальцы. В окно бьет солнце. В телевизоре – глава оппозиции, чистый фюрер, только усы другого фасона. Звонит телефон. Генрих тащится мимо звенящего телефона на кухню, распахивает холодильник, трясущимися руками достает бутылку «Боржоми», открывает прямо о столешницу, пьет из горлышка, до дна. Снова стонет и идет в ванную. По дороге бросает взгляд на будущего фюрера. В мозгу Генриха возникает гул тяжелого транспортного самолета, в полумраке у иллюминаторов сидят солдаты в десантной форме. Видение тут же исчезает. Генрих входит в ванную, открывает кран. Кран гудит, сипит, остается сухим. Генрих опять идет на кухню, умывается «Боржоми». Возвращается в гостиную, садится в кресло, откидывается, стонет:
– Мама…
Звонит телефон. Генрих берет трубку и молчит.
Голос в трубке:
– Алло! Генрих! Алло! Генрих, сыночек, это я, твоя мама. Генрих!.. Ох уж эти наши телефоны! Алло!..
Генрих осторожно вешает трубку.
Берет со стола сигареты, закуривает. Курить противно. Гасит сигарету. Снова звонит телефон. Генрих с неподвижным лицом, как во время тренинга у зеркала, скашивает глаза и рядом с телефоном видит «мерзавчик». Берет бутылочку и читает записку: «Выпей и исцелись. Твой Робик».
Генрих зубами срывает закупорку, наливает водку в стакан и содрогается от отвращения. Готовится выпить, приветствует стаканом диктатора в ящике. И снова на мгновение возникает гул тяжелого самолета. Генрих пьет водку. Рычит.
И потихоньку приходит в себя. Снова звонит телефон.
Генрих хрипит:
– Да, я слушаю.
Слышит голос брата:
– Генрих, это я, Лео. Привет.
– Привет.
– Почему не берешь трубку? Мама не может дозвониться.
– Звонок не проходил… Да и что я ей скажу?
– Она ничего не знает. Зря боишься. Она звонит, чтоб позвать тебя на свадьбу. У дяди Гиви женится сын. Ты пойдешь?
– Я не в форме. Да и худею.
– Ну, от одной свадьбы не растолстел бы. Здорово тебя отделали?
– Никто меня не отделал, Лео. Просто я въехал в харю одному хаму. Он свалился и пнул меня в колено. Хожу с трудом. Сам-то не идешь? Почему?
– Жена опять на гастролях. Может, у тебя и ничего, а у меня – херово. А ты бы все же сходил. Понимаешь, если ты не пойдешь, матери начнут высказывать соболезнования, жалеть тебя. А она ничего не знает… При тебе не начнут. Рассмеши уж их как-нибудь.
– Я подумаю. Во сколько?
– В четыре. Только учти, транспорт не ходит.
– Вижу. Я перед телевизором сижу.
Действительно, на экране телевизора толпа на проспекте, движение перекрыто.
– Ну пока, Гено. Да, я тут твою знакомую встретил. Марию…
У Генриха перехватывает дыхание, у него словно приступ астмы. Закрывает трубку ладонью.
– Алё, Генрих, тебя опять не слышно!..
– Ты говорил с нею?
– Да нет, просто поздоровался. Она спросила – как ты. Но слушать не стала, сразу ушла. А что?
– Ничего… Ну, пока, Лео. Пока…
Слышны короткие гудки.
Генрих забывает повесить трубку. Тупо смотрит в телевизор. Потом срывается, хватает конверт, вскрывает.
– О, Господи!.. – начинает читать: «Здравствуй, Генрих…» – просматривает письмо с обеих сторон. – Адреса нет!..
Генрих начинает читать с начала, но почти сразу отрывается от письма, смотрит в телевизор, где крупным планом возникает лицо Марии. Генрих опускает глаза к письму и снова осторожно поднимает их, смотрит в ящик. Сейчас показывают общий план, толпу на площади, Мария в красном платье стоит в толпе на проспекте, напротив Дома Правительства. Или не она?.. Генрих комкает письмо, швыряет на стол. Срывает с себя штаны и рубаху, открывает дорожную сумку, вываливает на пол содержимое, одевается во что-то относительно чистое и очень мятое, сует бритву в карман куртки, туда же сгребает мелочь, выходит. По комнате, разгромленной, с включенным телевизором, с болтающейся и пищащей телефонной трубкой, по комнате, пронизанной солнцем, гуляет сквозняк. Письмо Марии на столе шевелится, как живое.
Генрих с мрачной физиономией идет по улице.
ГОЛОС МАРИИ: «Здравствуй, Генрих. Ты, как мне кажется, не станешь читать мое письмо, во всяком случае, не станешь читать его сразу. Но вот же – читаешь.
Моя мамида узнала о тебе. Это ничего, она добрая. Мамида привела свою подругу, которая гадает, как она говорит, по руке и по звездам. Гадалка не стала смотреть мне руку, только спросила, когда ты родился, а я сказала, что не знаю. Не знаю о тебе почти ничего. И знаю всё.
Расставаться с тобой так больно! Но я не нужна здесь, даже тебе.
Гадалка больше не говорила про нас. Она испугалась чего-то. Сказала, что идет год Змеи, а это особенный год. 1905 – революция, 1917– революция, 1929 – голод, 1941 – война, 1953 – Сталин умер, и мою бабушку выпустили из тюрьмы… а дед-то от неё отрёкся… Все это годы Змеи. Вот. Сам понимаешь.
Знаешь, что я подумала? Год Змеи оттого особенный, что и у вас, и у нас особо почитают святого Георгия. А ведь он был змееборец! И Змея не может этого простить.
Оставайся таким, каким я увидела тебя в Соликамске, тогда все в зале умирали со смеху, а ты был так печален, что я запомнила тебя на всю жизнь. Мне кажется,
- Чугунная бабушка - Павел Бажов - Русская классическая проза
- Время шакалов - Станислав Владимирович Далецкий - Прочее / Русская классическая проза
- Хирург - Марина Львовна Степнова - Русская классическая проза
- Мармелад - Екатерина Львовна Королева - Прочее / Русская классическая проза
- Цена свободы. Дверь через дверь - Андрей Александрович Прокофьев - Прочие приключения / Русская классическая проза
- Веретено - Владимир Юрьевич Коновалов - Русская классическая проза
- Женщина на кресте (сборник) - Анна Мар - Русская классическая проза
- Виланд - Оксана Кириллова - Историческая проза / Русская классическая проза
- Собрание сочинений. Том 1 - Варлам Шаламов - Русская классическая проза
- Домик под скалой - Шэрон Гослинг - Русская классическая проза