Царица Армянская - Серо Ханзадян

Шли и шли. Все вперед и вперед...

* * *

Мари-Луйс засмеялась.

— О царь-солнце, ты могуч и отважен. Но зачем натираешься кунжутным

маслом?

— Чтобы быть приятным тебе.

Они только что вышли из купальни и прогуливались, чтобы остыть.

Горячий каменный пол обжигал голые ступни Мари-Луйс. Приятный ветерок,

проникавший в чуть приоткрытые створки окна, колыхал легкую воздушную

ткань, в которую было окутано тело царицы.

— Я счастлива, что боги предали меня твоей власти, царь-солнце! Я не

витаю в мире грез, а живу реальной жизнью...

Стены и потолок зала были отделаны резьбой по камню. В золоченых

напольных светильниках горели свечи.

Мари-Луйс, не унимаясь, льстила Мурсилису, временами дивясь сама

себе, что способна на такое. Изображала перед ним влюбленность. В душе она

была довольна, что сумела чарами своими опутать этого жестокого и грубого

властелина. Она уже вполне покорила его.

— О Мари-Луйс! — воздыхал Мурсилис — О чудо! И отчего я прежде не

встретился с тобой, прекраснейшая из прекрасных!..

Она гладила ему руку и приговаривала:

— Я — хмельное вино из пшена, сильно пьянящее! Я — жаренная в масле

пшеница, попробуешь — сладкая, а есть станешь — горькая!

Движения ее были плавными, говорила, как зачаровывала.

Сквозь окутавшую ее прозрачную ткань просвечивала чудная кожа цвета

чайной розы.

Глаза Мурсилиса горели страстью.

Горела и Мари-Луйс. Но иным огнем. Ее жгла ненависть. Душа

растоптана, сердце иссыхает. Жестокое оскорбление требовало такой же

жестокой мести.

В воду бассейна добавлено вино, теплый ласковый ветер колышет тонкую

ткань...

Мари-Луйс снова, в какой уже раз, рассказывает, как Нуанза Вараш

терзал ее тело.

День ото дня, капля за каплей, вливала она яд в душу царя. И яд

постепенно делал свое дело.

— Я нещадно покараю Нуанза Вараша!..

— Получив твой приказ отослать меня к тебе, он бесновался от ярости,

поносил тебя, проклинал вместе со всеми твоими богами...

— О мерзопакостник! — зверем ревел Мурсилис. — О порождение

дьявола!..

— Он жаждал твоего падения, справедливейший царь-солнце!..

— О боги-отступники!..

А яд продолжал действовать...

— Только ты, ты один будь всегда властелином моей души и тела, о

превеликий царь. Я одного тебя буду любить и ублажать, мой господин!..

Так все и шло. Не проходило дня, чтоб Мурсилис не устраивал в своем

дворце пиршества в честь Мари-Луйс.

Был один из таких вечеров. Только на этот раз царь позвал к себе на

пир лишь верховного военачальника Нуанза Вараша. Тот явился с гордым,

заносчивым видом, как бы обиженный. Без должной почтительности приложился

к стопам царя и поцеловал руку у Мари-Луйс.

А Мари-Луйс тем временем шепнула на ухо Нуанза Варашу:

— Этой ночью я буду ждать тебя. Приходи, если желаешь... Желаешь?..

Верховный военачальник с трудом нашарил, на что бы ему сесть. Все

трое были напряжены и скованны. Только улыбка Мари-Луйс и ее речи

несколько смягчали тягостную атмосферу.

— Нет ли вестей о послах, направленных в Хайасу? — спросил наконец

царь.

— Пока никаких, божественный, — отвечал Нуанза Вараш. — И не думаю,

что послы твои скоро вернутся.

Изрядно выпив, отведав разной снеди, царь стал мягче и приветливей со

своим военачальником.

— Мы ведь с тобой в родстве, Нуанза Вараш. Ты женат на моей сестре, и

это меня радует. Она ежевечерне покорно омывает твои ноги и предана тебе.

И ты, кто сегодня желанный мой гость, обязан уважать сестер своей жены.

Можешь сидеть с ними за одним столом, пить вино, но не вздумай склонять к

прелюбодеянию ни одну из них. Тебе надлежит также обходить стороной моих

жен, нижайше почитать мою возлюбленную Мари-Луйс и глаз не сметь поднять

при встрече с ней, бежать от нее, едва увидишь, если бы она даже сама

попыталась завлечь тебя. И в окно той комнаты, где она обитать будет,

глянуть не вздумай. А преступишь указ мой — не миновать тебе смерти.

— Будь уверен, великий царь, — низко кланяясь, заверил Нуанза

Вараш, — ни при каких обстоятельствах я не оскверню своим взглядом ни

твоих жен, ни твоих возлюб ленных! Никогда!..

Сказал, а в душе, однако, шевельнулась дикая зависть к царю. Он до

сих пор еще ощущал на губах сладость поцелуя Мари-Луйс. Мурсилис отнял у

него эту радость. Но делать нечего, и Нуанза Вараш лишь добавил:

— Я всегда буду предан тебе, великий государь наш, царь-солнце

Мурсилис! Всегда!..

А на уме был шепот Мари-Луйс: «Этой ночью я буду ждать тебя...»

Позвали музыкантов и кутили до ночи. Мурсилису так хотелось, чтобы

послы вернулись ни с чем. Не может он лишиться Мари-Луйс. Ведь это было бы

равносильно тому, что лишиться солнечного света или воздуха.

Пресытившись наконец едою, питьем и весельем, отправились почивать.

Мари-Луйс, вернувшись к себе, сказала Ерес Эпит:

— Дверь не запирай и сама старайся не заснуть.

И ночь расставила в своей тиши искусные силки...

В покоях царя вдруг поднялся невообразимый переполох.

Евнухи схватили в спальне у Мари-Луйс Нуанза Вараша.

Верховный военачальник, бывший еще под сильным действием выпитого

вина, взбушевался.

— Но она сама позвала меня! — кричал он.

Из-за полога широкого ложа выглянула Мари-Луйс:

— Не лги, Нуанза Вараш! У меня в постели сам царь-солнце! А ты,

бессовестный вор, явился сюда, чтобы выкрасть меня у царя!..

И рядом с ней действительно показалась голова Мурсилиса:

— Что за шум? Кто вор? Ловите вора!..

Утром жители Хаттушаша увидели на площади вздернутую на кол

отрубленную голову Нуанза Вараша и очень удивились. А какой-то жрец все

крутился вокруг кола и повторял:

— Гореть в аду твоей душе! Гореть в аду, притеснитель наш Нуанза

Вараш!..

Мари-Луйс, увидев из окна на колу голову верховного военачальника

хеттов, осталась довольна собой.

А Мурсилис тем временем еще досыпал в ее спальне.

Она подошла, склонилась над ним и подумала: «Эту тушу можно было бы

удушить в один миг. Но страна хеттов с его кончиной ведь не умрет? Нет,

бороться надо со всей их силой».

Очнувшись от своей думы, Мари-Луйс вдруг услышала храп и сопение

Мурсилиса, и ее передернуло от чувства омерзения, от ужаса перед всем, что

приходится выносить. Она прошла к Ерес Эпит, прилегла рядом с ней и

спросила:

— О чем думает Наназити?

— Ждет твоего зова, великая царица.

И Мари-Луйс представила себе юного красавца — сына Мурсилиса. С каким

бы удовольствием она увидела отрубленной и его голову. О, только бы

Эпит-Анаит не лишила ее сил и не отняла бы у нее возможности прельщать

этих сластолюбцев.

Наназити красив. Наназити безумствует при виде ее и все шлет и шлет

оскорбления в адрес Каранни и Страны Хайасы.

«Да вложи ты в его руку меч, Эпит-Анаит, и мечом этим да прольет он

свою кровь».

При встрече с Мари-Луйс в глазах Наназити зажигается не просто

страсть, а исступление.

— Ты красива и соблазнительна, царица армян!..

— Тебе-то что с того? — лукаво посмеивается в ответ Мари-Луйс.

— Видала, как укрощают диких телок и спаривают их затем с храмовыми

бычками? — взъярился он. — Вот и тебя скоро так!..

— Дикая телка для вашего быка уже укрощена.

— Я прирежу его и принесу в жертву богине Иштар!

— Убей. Только прежде подумай, кто есть жертва: тот, кого приносят в

жертву, или тот, кто приносит эту жертву?..

Вот такой бывала почти каждая их встреча, каждый разговор-перепалка

на острие ножа, высекающая искры...

Забыть?.. Нет, не забудется.

Здесь, в Хаттушаше, по велению самого Мурсилиса триста

пленников-армян связали всех вместе, и у них на глазах вырезали их детей.

Страшная это была картина; малыши в предсмертных судорогах бились в лужах

крови.

Один из пленников выкрикнул:

— Знай, царь Мурсилис, эту кровь ты не единожды оплатишь! Так и

знай!..

И пленника вмиг изрубили на куски.