Квартира - Даша Почекуева

Сережа сел на пол и скрестил ноги по-турецки. Заговорили о Грузии, в которой Фролов никогда не бывал. Катя и Марьяна наперебой рассказывали про лето в Батуми, горы, море, каменные пляжи, фейхоа и виноград, аджарули и пхали. Катя, смеясь, поймала Марьяну за руку и поцеловала в ладонь.

Фролов смотрел в окно. В далекой вышине на темном покрывале небосвода уже мерцали звезды-пуговицы — он видел их даже из кресла, не вставая. Краем уха прислушался к разговору — говорили о чьем-то муже.

— Ребята, да успокойтесь наконец, — втолковывала Марьяна. — Юрка в жизни не признается, что жена его бросила. Будет юлить до последнего, будет выдумывать оправдания, пытаться вернуть. Неужели вы еще не поняли? Если он признает, что мы не вместе, ему же придется объяснять, почему.

— Ты его недооцениваешь, — сказала Катя.

— Это вы его переоцениваете. И не только Юрку, а вообще всякую шваль из ему подобных.

— И все равно — ты лучше не дразни его. Мало ли кому расскажет. А вдруг психушку вызовет?

— Я повторяю: никому и ничего он не расскажет. Катюш, ну как же ты не поймешь? Ты вот приписываешь Юрке ревность из греческой трагедии, но у него же сил на нее не хватит. У таких, как он, маленькие желания. Маленькие заботы. Маленькие мыслишки.

Боковым зрением Фролов заметил, как Сережа усмехнулся и укоризненно покачал головой: мол, зачем ты так, все люди хороши. Ему подумалось, что Марьяна умнее Сережи. Тут же стало стыдно.

— Да, я злая, — согласилась Марьяна. — Сюсюкать ни с кем не буду. Но вы поймите, им же так мало надо. Им бы кресло пошире, квадратных метров побольше, сервант заграничный, чтоб не как у всех. Юрка если книжек накупит, так поставит в свой сервант корешками наружу, чтоб все гости видели, что он солидный человек. А сам этого Хемингуэя не откроет никогда. Ему бы дачу и путевку в ведомственный санаторий, а уж если в столовую кремлевскую в командировке пустят — все, считай, жизнь удалась. В одну коробочку залез, обжил, захотел другую. И все, Кать, все! Самое страшное, что у него в жизни может случиться, — это если лесенка социальная зашатается. Вот чего он боится, и вот что у него болит. А ты про какую-то ревность, про страхи, про любовь. Любовь — это же очень сложно, Катюш. Нечем ему любить.

Фролов перевел взгляд от окна и посмотрел в стакан.

Еще час он зачем-то сидел здесь, не мог уйти, но и оставаясь, ощущал себя чужим и лишним. Пришли два парня — то ли коллеги из Сережиного института, то ли старые знакомые-одногруппники. Они тоже были шумные и говорливые. Сережа представил Фролова как своего друга. Фролов понял, что все присутствующие догадываются о природе такой дружбы: прямо не говорят, но все понимают. Ему стало очень неловко, и весь вечер он ото всех отводил глаза.

Впрочем, тема быстро забылась: компания ничего не стеснялась и ни на чем не задерживала внимания. Вино кончилось, но один из парней жестом фокусника достал из сумки две бутылки портвейна. Портвейн был встречен хохотом и аплодисментами. Фролов вышел на перекур. Марьяна пошла вместе с ним, стояла рядом, дымила «Беломором» и сверлила взглядом его руку с обручальным кольцом. Фролов примерно представлял, что она о нем думает: скучающий женатик нашел себе экзотическое приключение, чтобы пощекотать нервишки.

— Так чем ты занимаешься? — спросила Марьяна.

Фролов стряхнул пепел в клумбу.

— Инженер.

— Инженер чего?

— Сверяю план и факт продукции завода.

— Ох ты, — восхитилась Марьяна. — И как тебя с такой приличной профессией угораздило встретить Серегу?

Фролов покраснел и промолчал.

— Ладно, — сжалилась Марьяна. — Пошли назад, а то весь портвейн допьют без нас.

Вечеринка не кончалась. Все вокруг двигалось, гомонило, тонуло в голосах. Кто-то принес гитару, и все стали петь Окуджаву. Улучив момент, Фролов выскользнул в коридор и нашарил свои ботинки, но тут из комнаты вышел Сережа.

— О! Ты чего это?

— Извини, — сказал Фролов. — Мне домой пора.

— Так рано, — сказал Сережа с неподдельным сожалением. — Тебе ребята не понравились?

— Ребята отличные.

— Тогда чего? Детское же время…. Я подумал, тебе будет интересно побыть среди наших… ну, сам понимаешь.

Вдруг Фролов отчетливо подумал о том, что Сережа, в сущности, знает его очень плохо и понятия не имеет, что ему понравится. Все, что он делает, он делает наугад, не имея под ногами твердой почвы. Может быть, это и не его вина — ведь что Фролов рассказывал ему о себе? Почти ничего, как и Лене. И вот опять началось додумывание, шаткие гипотезы. Вова, я подумал, тебе понравится съездить к маме на дачу. Вова, я подумал, тебе будет интересно побыть среди наших.

— Хотя, знаешь, — сказал Сережа после паузы, почувствовав разлитую в воздухе неловкость, — пожалуй, Марьяна может быть немного резковатой. Но ты не бери в голову, это камень не в твой огород.

— Все нормально, — сказал Фролов. — Мне просто пора домой.

В висках колотилась мысль, что он должен хоть что-то сказать о себе. Хоть одну вещь. Невозможно же всю жизнь — вот так.

— Тесть умер. Сегодня похоронили.

— Ох. Черт. Прости, пожалуйста.

— Брось.

— Хочешь, пойдем пройдемся? Скажу ребятам, что отойду на полчаса.

— Не хочу, но спасибо.

17

В понедельник Сережа все-таки уговорил Фролова пойти в кино. На нужной остановке — рядом со зданием электросбыта — Фролов вышел из троллейбуса, добрел до кинотеатра и, остановившись у ступенек, закурил. Со всех сторон дул пронизывающий ветер. Мимо неспешно прохаживались люди, пришедшие на сеанс. Парень в куртке на рыбьем меху встретил девушку в пальто, чмокнул ее в щеку и вручил букетик сухостоя. Парочка взялась за руки и поднялась по лестнице. Фролов проводил их взглядом.

Сережа появился в шесть двадцать, и они сразу поспешили в гардероб. Вешалки уже ломились от дубленок и курток всех мастей.

— Номерок один? — деловито спросил гардеробщик, принимая пальто у Фролова и Сережи.

— А?

— Я говорю, пальто можно повесить на один номерок?

Сережа молча пожал плечами и