Квартира - Даша Почекуева

раз хотел у вас узнать.

Классная руководительница наморщила лоб, силясь что-нибудь вспомнить. После заминки Фролов задал наводящий вопрос: не нужно ли Ване подтянуть какой-нибудь предмет. Классная руководительница сочувственно пожала плечами. Ему удалось выжать из нее совсем немного: Ваня — тихий и неприметный мальчик, в конкурсах не участвует, на олимпиады не выдвигается, но зато учителя на него не жалуются. Это уже неплохо.

Фролов вышел из школы в мрачном настроении. Рядом с ним к остановке шла компания родителей, возмущенных нормативом на золотые медали, а сразу за ними шагали набыченные матери местных хулиганов. Фролов зашел в коридор общежития и в дверях столкнулся с Ванькой. В последнее время застать сына дома было почти невозможно, и их встреча равносильна чуду. Фролов уже приготовился сказать ему пару ласковых, но тут Ваня быстро оттарабанил, что останется ночевать у друзей, и так же быстро исчез. Бежать ему вслед и потрясать кулаком было уже бессмысленно — по коридору бродили соседи, баба Клава гремела эмалированными тазами, а Оленька стояла перед зеркалом и ожесточенно втирала в кожу заграничный крем из красивой банки.

Раздосадованный и злой как собака Фролов нырнул в комнату. Как всегда, в углу сонно бурчал телевизор. Лена сидела в кресле, подтянув колени к груди, и отсутствующим взглядом смотрела в окно. За окном все было темное, густо-синее, и вдалеке разгорались огни в окнах соседнего дома.

— Ванька опять домой не придет. Останется у каких-то друзей. Знаешь, это переходит всякие границы. — Фролов, пыхтя, стянул ботинки. — На собрании тоже ничего хорошего не говорят, звезд с неба не хватает… Ты, кстати, в курсе, что Ванька бросает английский?

Не отрывая взгляд от окна, Лена молча кивнула.

— И что будем делать?

Она пожала плечами.

— Лен, — сказал Фролов, безуспешно борясь с гневом, — а тебя хоть что-нибудь вообще волнует? Или мне самому отдуваться?

Лена вышла из забытья и перевела на него взгляд.

— Я уже сказала, что меня волнует. Давай разведемся.

У Фролова вырвался тяжкий вздох. Он задвинул ботинки под стул и выпрямился.

— И опять… Издеваешься ты, что ли?..

— Знаю, что тебе трудно, но бегать от этого бесполезно. Давай хотя бы поговорим.

— О чем? — уточнил Фролов. — Что ты не в своем уме?

— Уверяю тебя, я полностью отдаю себе отчет.

— А как же квартира? Ты же понимаешь, что с разводом нам квартиру не дадут?

Он схватился за решающий аргумент с облегчением. Квартира, в отличие от чувств, желаний и претензий, была твердой валютой, и оперировать ею куда проще, чем эфемерными страстями вроде «Мы не подходим друг другу».

— Подожди до ноября. Я уже все пороги обил, пытаясь все уладить. Мы столько лет прождали, и в последний момент ты говоришь про какой-то развод. Так же нельзя.

— И зачем? — сухо спросила Лена.

— Что — зачем?

— Зачем квартиру ждать. Дождемся, хорошо. Дальше что?

— Что значит что? В кои-то веки заживем по-человечески. Не придется никуда переезжать. Может, и ты успокоишься.

— Успокоюсь?

Он снова вздохнул, еще громче и горше.

— Лен, давай начистоту: нам нужна эта квартира. Мне, тебе, Ваньке. И не забывай, пожалуйста: ему надо думать об учебе, а не переживать из-за нас. И, кстати, возвращаясь к теме учебы: просто возмутительно, что он решил бросить английский, не посоветовавшись ни со мной, ни с тобой, как будто мы уже ничего не значим. Это вообще как? В голове не укладывается. Знаешь, нам пора бы наконец всерьез за него взяться.

Он говорил и говорил, не замечая, что Лена не слушает. Лишь когда монолог иссяк, она выждала пару секунд и монотонно сказала:

— Так что насчет развода — дашь или нет?

Фролов чуть не выматерился.

— Ладно, Лен. Ладно. Воля твоя. Давай поступим так: ты успокоишься, возьмешь время подумать хотя бы месяц, а потом…

— Я тебе сто раз уже сказала! Ни завтра, ни через месяц, ни через год ничего не изменится.

— Посмотрим, — туманно сказал Фролов. — Тебе что, так трудно подождать?

— Я просто хочу понять, — с расстановкой сказала Лена, — что нас держит рядом, кроме этой проклятой квартиры.

— Много чего. Я тебе уже перечислял.

Она помолчала и спросила:

— Ты меня любишь?

Фролов никогда об этом не думал. Не хотел думать и сейчас. Сел на диван, скрестил руки на груди.

— Вот зачем ты начинаешь?

— Я совершенно серьезно спрашиваю.

— Да, мне не все равно, что будет с нашей семьей.

В словах был прозрачный упрек: я думаю о семье, а ты — только о себе. Лена возразила:

— Я о другом спрашивала.

— И что? — вскинулся Фролов. — Думаешь, если бы я не… я бы носился с этими похоронами? Поминками? Спасал тебя от матери?

— А меня не надо спасать.

— Да ну? Сама ты пальцем не шевельнешь, чтобы от нее избавиться! А она тебя сжирает с потрохами. И, будь уверена, однажды сожрет. И так всегда было. Помнишь, мы собирались уехать в Ленинград, а ты уже тогда держалась за нее. Вот мы и не уехали.

— Мы не уехали вовсе не из-за мамы, а потому что ты все время хотел куда-то сбежать. А я не понимала, зачем тебе это. До сих пор не понимаю. Что тебе с нами так жмет, Вова?

К горлу подкатило что-то склизкое, застарелое, вроде плохо переваренной пищи. Чувства, которые он подавлял годами, спрессовавшиеся в тошнотворный ком.

— А я не понимаю знаешь что? Откуда ты взяла идею, что мы должны изливать друг другу душу. Что за мода такая — давайте сядем и будем ныть не пойми о чем?

Он говорил все громче, а Лена, наоборот, все тише.

— Вов, ну что мне, учить тебя жизни? Люди делятся друг с другом, потому что хотят быть ближе. Хотят что-то значить друг для друга… Видимо, ты хочешь другого. Я тебя уже не виню, просто надо нам признать, что мы разные.

Лена еще помолчала и добавила: